Наверное, Веденей тоже говорил о себе так: “Душа распрямляется во льдах”… И хотя автор “скаски” почему-то представлялся мне худощавым человеком средних лет, с угловатыми чертами лица и черной бородкой клинышком, а Федосеичу давно перевалило за пятьдесят и красное лицо его украшали только седоватые прокуренные усы, что-то общее, должно быть, было во внешности обоих мореплавателей. Быть может, прищур глаз, очень светлых, как бы отражавших блеск и белизну льдов впереди?..
“Сплоченность льда — восемь баллов”, — аккуратно вывел Сабиров в вахтенном журнале. А двумя или тремя строками ниже уточнил: “Торосистый, многолетнего происхождения”.
Это было мягко сказано. К сожалению, образность не допускается в вахтенном журнале, в этой неукоснительно точной, хоть и лаконичной летописи плавания. А надо бы написать: “Свирепые, чудовищные льды”. И поставить два или три восклицательных знака.
Главные силы Арктики вступили в дело.
Толщина льда достигала теперь четырех метров. На ледяных “площадках”, наподобие корабельных надстроек, торчали зловещие торосы — ледяные валы и скалы. Кроме того, большинство льдин в своей подводной части было снабжено устрашающими таранами.
А главное — лед этот был чертовски крепок. В старом, многолетнем льде очень мало солей, поэтому он значительно прочнее молодого, годовалого, и возни с ним куда больше.
Все свое искусство, весь свой опыт “ледового капитана” пришлось пустить Федосеичу в ход, чтобы провести ледокол через новое препятствие, не повредив лопасти винта. Правда, мы захватили с собой и везли в трюме запасные лопасти, но насаживать их в теперешних условиях было бы нелегко и отняло бы очень много времени.
Гребной винт — это “ахиллесова пята” ледокола, его наиболее слабое и уязвимое место. Немало мог бы рассказать об этом Степан Иванович, поднявшийся на мостик, чтобы “проведать” нас, и неодобрительно поглядывавший на теснившиеся вокруг корабля льдины,
Ведь наш парторг — сибиряковец. Он был на знаменитом ледокольном пароходе “Сибиряков”, когда тот совершал свой исторический рейс из Архангельска во Владивосток в одну навигацию. Под конец плавания, в Чукотском море, то есть на самом пороге Берингова пролива, произошла авария. Обломался конец гребного винта и пошел ко дну. Сибиряковцев вывезла русская смекалка. Они использовали шесть больших брезентов, которыми прикрывались трюмные люки, и поставили их вместо парусов. Так, под парусами, легендарный ледокольный пароход прошел последние сто миль, отделявшие его от цели — выхода в Тихий океан…
Впрочем, тактичный Степан Иванович понимал, что упоминание о потере гребного винта было бы сейчас некстати. Это означало бы — “говорить под руку”.
Широкие плечи рулевого были неподвижны, но спицы штурвала так и мелькали в его проворных, сильных руках. Капитан менял курс почти ежеминутно. “Курсовой двадцать!” — негромко бросал он рулевому, не отводя взгляда от наплывающих на нас полей. “Курсовой тридцать пять!”, “Курсовой пять!”
Я диву давался, слушая его команду. Почему Федосеич повернул вот в это разводье, а не в другое, соседнее? То было даже шире и не так уводило от нашего генерального курса — норд-ост. Но не полагается давать капитану советы на мостике.
Мы продвигались узким каналом несколько десятков метров, и я убеждался, что Федосеич был прав. Именно это разводье выводило нас из скопления льдин, а соседнее не годилось никуда. Если бы ледокол залез в него, то уперся бы в тупик.
Но как Федосеич сумел определить это? По каким мельчайшим, непонятным, едва уловимым признакам или сочетанию признаков? И почему, проявляя величайшую осмотрительность, он вдруг, не колеблясь, командовал в переговорную трубу: “Полный вперед!” — фигурально выражаясь, поднимал ледокол на дыбы, чтобы форсировать перемычку между полями?
Это и было, по-видимому, то “чутье”, о котором мне толковали еще в Москве. Федосеич, уроженец Соломбалы[20] потомок поморов, ходивший с юных лет по “Сибирскому океану”, не только “понимал” льды, по и “чувствовал” их, иначе говоря — обладал интуицией “ледового капитана”, сложнейшим сплавом знаний, опыта и, конечно, вдохновения…
По разводьям в обход ледяных полей, а иногда напролом через льды — таков был наш путь.
Чертов ветер! Будто подрядился дуть. Хоть бы передохнул денек!
Толпы льдин, подгоняемые им, безостановочно двигались навстречу, теснясь и толкаясь, словно пытаясь остановить наш корабль, отогнать назад, к Большой земле.
Видимо, во времена Веденея ледовая обстановка складывалась иначе. Судя по “скаске”, сразу же после встречи с донным льдом судно землепроходцев было подхвачено попутными плавучими льдами, которые потащили его к Земле Ветлугина.
Попутные льды ожидали и нас, но значительно севернее, там, где начинался великий “ледоход” — вынос больших масс льда из восточных полярных морей на северо-запад.
Ближайшей нашей целью была большая полынья к северу от острова Врангеля. Научные наблюдения, проведенные Андреем в бытность его на острове, убеждали в том, что на севере раскинулись обширные пространства, на которых старый лед сравнительно разрежен.
Но велика ли эта благословенная полынья и как далеко она простирается на северо-запад, в нужном для нас направлении, оставалось неизвестным.
Об этом приходилось только гадать.
В описываемое мною время — середина тридцатых годов — плавать в восточном секторе Арктики было гораздо труднее, чем в западном.
— Не то, не то! И сравнить нельзя! — сердито говорил Федосеич. — Кому уж сравнивать, как не мне?.. В Баренцевом, в Карском, в море Лаптевых метеостанций полно! Каждый твой шаг сторожат. Успевай получать радиограммы: там барометрическое давление понизилось, тут повысилось, там ветер таких-то румбов, тут таких, там тяжелые льды, тут послабее… Прокладываешь курс с открытыми глазами… А здесь? — Он махнул рукой.
— Море тайн, море тьмы? — подсказал Андрей.
— Вот-вот! Именно — тьмы! Хоть и солнышко светит и белым-бело вокруг, а все равно темно.
— А как же чутье, нутро, Никандр Федосеич?
— Ну что — нутро? — сердито сказал Федосеич. — Нутро нутром, а прогноз мне подай!..
Но некому было дать ему этот прогноз. В восточном секторе Арктики было только две метеостанции[21] и те уже остались далеко позади.
Правда, на борту “Пятилетки” был метеоролог, который проводил регулярные наблюдения. На их основе мы с Андреем пытались строить кое-какие предположения. Однако слишком мало было материалов в наших руках, чтобы судить о состоянии льдов всего Восточно-Сибирского моря или хотя бы значительной части его.
— Убедились, Степан Иванович? — то и дело спрашивал Андрей нашего парторга. — Сами видите теперь, как нужна Земля Ветлугина!
— Да уж вижу, вижу…
— Твердь нужна, твердь! — подхватывал я. — Чтобы хоть ногу поставить! Чтобы точка опоры была!
— Для них ведь стараемся, для капитанов! — Андрей указывал на Федосеича. — Хотим, чтобы плавали по морю с открытыми глазами…
— Да, хорошо бы — земля! — мечтательно вздыхал Сабиров. — Земля, а на ней полярная станция, а на станции метеоролог и радист.
— Для того и протискиваемся сквозь льды…
Мы были в положении путника, который, взбираясь по склону горы, не может составить себе общего представления о горе, охватить взглядом всю ее целиком.
Авиаразведка? Понятно, в нашем положении нам очень помогла бы авиаразведка. Но она начала применяться всего за год до нашей экспедиции. Дважды вылетал с острова Врангеля самолет, стремясь проложить “Пятилетке” путь во льдах, и возвращался обратно из-за плохой видимости.
Конечно, сейчас, в начале 50-х годов, может показаться странным, почему мы не решились отправиться к Земле Ветлугина напрямик — не по морю, а по воздуху. Но не надо забывать, что в
