Лишь кое-где между камнями раскачиваются языки пламени и тлеют уголья. Времени у севастопольцев мало. За ночь, вероятно, не всюду успеют потушить пожары.
А на исходе ночи в костер подбросят сверху множество потрескивающих сухих сучьев, и он запылает вновь. Город-костер…
Спустя некоторое время она поднялась на палубу из трюма, где лежали раненые, — на несколько минут, чтобы немного подышать свежим воздухом.
Блестки на черной глади переливаются, мерцают. Трудно смотреть на море из-за этих блесток. Щиплет глаза, забивает слезой.
Стоя на борту транспорта, согнувшись в три погибели в своей насквозь продуваемой шинелишке, она еще раз прощается с Виктором. Вся жизнь ее заполнена прощаниями с Виктором. Не фатально ли это?
Она принимается уговаривать себя:
«Мы же совершенно разные с ним, это ясно. У нас не получилось бы ничего, не могло получиться!»
И все-таки ее продолжало неодолимо тянуть и тянуть к нему, несмотря на все уговоры, вопреки всякому здравому смыслу.
Два беглых неумелых поцелуя на заре юности где-то в тихой роще, на берегу моря — и это любовь?
Да, да! Это любовь!
Она поняла сейчас, что любила Виктора всегда, и только его, одного его! Любила в Крыму и потом, в Москве, вернувшись из Крыма. Любила даже после того, как вышла за Олега. Только Виктор был ей нужен. А тот, другой, не нужен. Может, он и очень хороший, но чужой, ненужный.
Чтобы до конца понять это, понадобились полгода войны и одни сутки пребывания в осажденном Севастополе…
И вот разгадка ее тоски и раздражительности, ее метаний, ее приезда в Севастополь в июне, перед войной, и теперь, в апреле!
Но боже мой, почему он был так недогадлив? Ведь он должен был догадаться раньше ее. Почему тогда, в июне, он не проявил большей настойчивости! Почему совсем не боролся за свое счастье? За наше счастье! Наше!..
Тлеющих угольев во мраке уже не видно. Впереди неуклюже переваливается с волны на волну один из военных кораблей, охраняющих транспорт. Мерно вздымается и опадает искрящееся ночное море.
До Поти еще так далеко, столько часов пути…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1. Непонятный запах резеды
Во сне Колесников услышал колокола громкого боя.
Они звучали все громче и громче!
До смерти не хотелось покидать теплое логово сна. Но колокола не унимались.
Он неохотно открыл глаза. Было уже утро.
Широко расставив ноги, высился над ним «мертвоголовый», потряхивая ключами, связкой ключей.
Колесников вскочил на ноги.
— Не спать дольго! — наставительно сказал тюремщик. — Гулять дольжен, гулять!
Но Колесников уперся ногами в порог, уцепился за притолоку двери. Это, конечно, было ни к чему. Тюремщик позвал:
— Ком хир, Альберт! Ком хир, Вилли!
Подбежали двое других «мертвоголовых». После непродолжительной борьбы им удалось оторвать пальцы Колесникова от притолоки.
С силой толкнула его в спину. По инерции он пробежал несколько шагов, споткнулся о порог и кубарем скатился по ступенькам.
Поднявшись с земли. Колесников увидел то, что видел уже вчера: высокие деревья, сирень, громоздившуюся вдоль аллей, безобидные пестренькие цветы. И все это празднично ярко, выпукло, будто отражается в фарах машины!
Нет, не в фарах, а в этих вон шарах на высоких шестах, которые понатыканы всюду.
Пейзаж неподвижен. Даже утреннее солнце выглядит так, будто его приколотили гвоздями к небу над оградой.
Короткое время сад оставался в этом положении. Порыв ветра! Колесников покачнулся, как от толчка в грудь. Ага! Появление его в саду замечено!
Он круто повернулся, взбежал по ступенькам, заколотил кулаками в стену.
Силуэт мелькнул за дверью. Лицо надзирателя придвинулось к стеклу, он безучастно глянул на Колесникова, даже, кажется, зевнул и исчез в глубине коридора. Колесников опомнился. Что могут о нем подумать «мертво годовые»? Как выглядит он со стороны? Это же постыдно топтаться так перед закрытой дверью! «Не показывать, как мне страшно! Сцепить зубы, сжать кулаки!»
И он сделал это. Неторопливо (но что стоил ему каждый шаг!) спустился с крыльца и, нагнув голову, двинулся в глубь беснующегося под шквальным ветром сада.
Цветы продолжали кивать вслед Колесникову круглыми глупыми головами — подгоняли!
Но не бежать!
«Не бежать, не бежать! — мысленно повторял он. — Ни в коем случае не бежать! Кто от врага побежал, тот пропал!»
Еще ничего не понимая в том, что происходит вокруг и в нем самом, действуя безотчетно, он уже поступал во всем наперекор врагам. Тоже военный рефлекс.
Небось обрадовались бы они, эти «мертвоголовые», увидев, как русский лупит во все лопатки по саду! Стали бы указывать на него пальцами, переглядываясь, всплескивали бы ладонями, надсаживались от хохота.
Фиг вам! Не дождетесь!
Колесников сел на песок у каменной скамьи и уцепился за нее обеими руками.
«Не сдвинусь с места! Ни за что! Пусть на мелкие куски разорвутся голова и сердце! Не побегу, нет! Не буду делать по-твоему, чертов сад!»
…За Колесниковым спустя некоторое время пришли из дома. Покачивая головами, эсэсовцы долго топтались подле него. Сидя на песке у скамьи, он намертво вцепился в подлокотники. Руки его свело судорогой. Пришлось по очереди отдирать онемевшие пальцы, чуть ли не отклеивать их от скамьи. Сам Колесников был в беспамятстве…
Он очнулся на полу в своей камере.
Был вечер.
Одинокая звездочка, заглянув внутрь через оконную решетку, ободряюще подмигнула Колесникову.
А ему так нужно было ободрение…
Он старался совладать со своими разбегающимися мыслями. Хватал их за шиворот, пытался
