Ощутив мгновенную слабость. Колесников сел на скамью. Затылок его болел, в висках стучало.
Откуда этот ветер?
Он делается настойчивее, размашистее! Проникает под кости черепа, внося сумятицу и разброд в мысли.
Длилось это не более минуты. Ветер стих так же мгновенно, как и поднялся.
Однако он не исчез из сада. Лишь спрятался, прилег где-то за кустами — Колесников догадывался об этом.
Он сделал движение, чтобы встать. Тотчас же лепестки и листья, как испуганные бабочки, закружились у его ног. Ветер вскинулся прыжком, словно бы до поры до времени таился, подстерегая.
Тяжело колыхнулась сирень, сбрасывая наземь капли росы, с трудом приводя в движение всю свою многолепестковую массу. Заскрипели ветки деревьев над головой. Заметались на клумбах анютины глазки и львиный зев.
Что это? Сирень изменила свой цвет! Почему-то она сделалась темной, серой. Кусты ее словно бы присыпало тоннами пепла!
Взмахи ветра стирают краски с деревьев и цветов? Не может быть!
Колесников поднес руку к глазам. Черные очки на нем? Прочь их поскорее, прочь!
Еще раз, уже медленнее, он провел ладонью по лицу. Странно! Никаких очков!
Но ведь все вокруг стало на мгновение темным, будто увиделось сквозь закопченное стекло!
Да, буквально потемнело в глазах, как бывает перед обмороком.
Исподволь им начал овладевать страх — безотчетный.
Он огляделся. Со всех сторон пялятся на него цветы.
Колесников подавил желание шагнуть назад. Нелепо бояться цветов. Но почему же сердце бьется так быстро, все быстрее, быстрее и быстрее?
И цветы — в такт этим биениям — качаются быстро, очень быстро, еще более быстро, невыносимо быстро!
Нарастает гул. Все пространство вокруг пришло в движение. Сад ходит ходуном. Длинные бело- розовые, красные и желто-синие валы со свистом и шорохом перекатываются от стены к стене.
Но не бежать! Ни в коем случае не бежать!
И эта борьба с собой была так тяжела, так невообразимо тяжела, что силы внезапно оставили Колесникова. Песок завихрился, разноцветные лепестки косо пронеслись перед лицом, в последний раз обдав своим благоуханием, — Колесников упал ничком, будто сраженный пулей…
Сколько времени прошло?
Он поднял голову над землей.
Все спокойно. Ветра нет. Цветы стоят прямо, как свечи. Деревья и кусты застыли, уснули — лист не шелохнется.
Колесников перевернулся на спину. Неторопливо плывут по небу облака. Можно вообразить, что лежишь на дне реки. Деревья — это водоросли. Они, чуть покачиваясь, тянутся вверх. Листья сомкнувшихся наверху крон — ряска. По ее легкому колебанию видно: там, на поверхности, очень слабое, чуть заметное течение, быть может, круговое. Оно не достигает дна. Здесь, на дне, полный покой, неподвижность, стоячая вода.
Век бы лежать так, в этой зеленой воде, не шевелясь, позабыв обо всем…
Но, поведя глазом в сторону, Колесников увидел у своего лица сапоги, начищенные до блеска, с квадратными носками!
— Домой! Домой! — услышал он.
Надзиратель помог ему подняться и, заботливо поддерживая под локоть, довел до комнаты.
Колесников не лег, а рухнул на тюфяк.
Что это было? И было ли?
Пока его вели по аллее, он видел: на дорожках валяются лепестки и сорванные с деревьев листья… Значит, было?..
Он начал дышать так, как полагается спортсмену после большой физической и нервной нагрузки, — с силой, короткими толчками выбрасывая воздух при выдохе. Это дает отдых сердцу.
Наконец Колесникову удалось овладеть своим дыханием.
Принесли обед. Он не притронулся к еде. Спустя какое-то время — показалось, что очень скоро, — тюремщик принес ужин.
Тогда лишь Колесников заметил, что за окном темно.
Он заставил себя поесть. Но ел машинально, не замечая, что ест, думая о своем.
Было, было… Что же это было?
Последовательность, насколько помнится, такова: сначала появляется ветер, он раздувает тревогу, которая переходит в тоску, неопределенную, необъяснимую, тоска все нарастает, и тогда возникает страх — нет, даже не страх, ощущение опасности. А затем приходит страх. Это совершенно непонятный, безотчетный страх, не связанный с чем-либо конкретным. Да, он какой-то отвлеченный, но концентрированный, необычайно сильный. Никогда еще Колесников не испытывал ничего подобного!
А он воевал без малого четыре года и, понятно, натерпелся страху за это время — причем в самых разнообразных боевых условиях. На то она и война, чтобы страшно было!
…Однажды разведчики с боем выходили из вражеского тыла — конечно, ночью, на исходе ночи, где перебежкой, где ползком. Колесников прополз через спираль Бруно — хитроумно перекрученные мотки проволоки — и, наткнувшись на камень, задержался передохнуть. Вдруг он услышал: неподалеку ударила оземь ручная граната!
Первое инстинктивное побуждение — вскочить, отбежать. Но он попридержал себя. Запал немецкой гранаты горит пять-шесть секунд — срок, достаточный для того, чтобы вскочить и отбежать. Однако сколько времени она летела по воздуху? Может, летела все эти свои пять секунд и через мгновение должна взорваться?
Вскочить — ноги оторвет! Лежать — башку напрочь!
Но при взрыве возникает как бы шатер осколков. Не двигаясь с места. Колесников останется под этим шатром, то есть очутится в мертвом пространстве.
Злобное змеиное шипение сделалось громче. Оно приблизилось? А! Тут склон! Граната скатилась по склону и подобралась к нему вплотную. Почему же она не коснулась его? Камень! Их разделяет камень!
Говорят, перед человеком в последние минуты проносится вихрем вся его жизнь. Вранье! Колесников под несмолкающий шип гранаты только и делал, что с лихорадочной быстротой тасовал в уме два слова: «Вскочить — лежать?», «Вскочить — лежать?»
Взрыва он не услышал. Очнулся уже по ту сторону переднего края — товарищи доволокли его на себе. В голову ему впились три маленьких осколка. Уберег от смерти камень, по другую сторону которого лежала граната.
То было его первое ранение…
И все же прогуливаться по этому загадочному саду, когда в нем дует ветер, куда страшнее, чем лежать рядом с готовой взорваться гранатой.
В саду даже страшнее, чем во вражеском дзоте, превращенном в морг.
За сутки до ранения Колесникова разведчики побывали во вражеском дзоте, кинув предварительно в амбразуру противотанковую гранату.
Вообще-то противотанковая — это штука серьезная, особенно если взрывается внутри замкнутого пространства. В дзоте все живое мгновенно превратилось в крошево.
Выждав, пока дым немного рассеется, разведчики открыли дверь в дзот. И вот началось самое тягостное, невыразимо жуткое и отвратительное — то, к чему Колесников до сих пор не мог привыкнуть.
У мертвецов нужно было изъять документы — цель операции. Иначе говоря, нагнуться над этим
