Наш проводник остановился, вопросительно вскинул на Савчука глаза.
Они обменялись несколькими короткими фразами. Я не расслышал их, так как ветер завывал и свистел вокруг.
Потом Кеюлькан, опустив голову, зашагал быстрее.
— Я сказал ему, что мы наткнулись на труп Нырты, — пояснил Савчук, когда я нагнал его.
— Что же он ответил?
— Только спросил, какого цвета было оперение стрелы.
— И вы сказали ему?
— Да. «Так я и думал, — сказал Кеюлькан. — Отца убил Ланкай. Сегодня Ланкай умрет!»
Это были последние, самые мучительные минуты путешествия.
Хотя со слов Кеюлькана я знал, что стойбище близко, мне представлялось иногда, что мы идем по гребню горы уже много суток и гребень этот не имеет конца. Я как бы засыпал на ходу. Терялось ощущение реальности — мучительное состояние!.. Потом толчок, что-то словно бы подбрасывало меня, я вскидывал голову и оглядывался.
Порой казалось, что я топчусь на месте, со страшными усилиями вытаскиваю ноги, увязающие в снегу, а вокруг все движется: сугробы снега, острые скалы, чернеющие осыпи галечника…
Тряхнул головой, чтобы прогнать дурноту. Прошло. Спина Кеюлькана колышется впереди.
Так повторялось все чаще и чаще.
Спутники мои также были измучены до предела. Савчук дважды споткнулся и упал.
— Нога подвернулась, — пояснил он со смущенным смехом. Но дело было, конечно, не в ноге.
Я с беспокойством посмотрел на Лизу.
Лицо ее стало каким-то серым от усталости, скулы обозначились еще резче, заострились. Она шла, согнувшись, тяжело ступая.
Поймав мой взгляд, Лиза попыталась улыбнуться обветренными, потрескавшимися губами.
— Что смотришь? Я еще ничего, — сказала она бодро, но тут же пошатнулась. Я поспешил поддержать ее под руку. — Спасибо!
— Мы же все связаны одной веревкой, как горнолазы.
— А мы и есть горнолазы.
— Я не о том. Гидролог поддерживает геолога, геолог — этнографа…
— А… Но сейчас это, знаешь ли, наиболее удобно — на таком скользком гребне.
— Да, чертовски скользко.
— Идешь как по острию ножа, — пожаловалась Лиза. — Но, спасибо, милый. Дальше я уже сама…
И, отделившись от меня, маленькая, согнувшаяся под тяжестью рюкзака фигурка снова замелькала впереди в полосах летящего откуда-то сбоку колючего снега…
Мы добрели до пяти скал, стоявших особняком, и по знаку Кеюлькана упали в снег, переводя дыхание.
Внизу зеленела лесистая котловина.
Обходный маневр был завершен. Выполняя приказание Петра Ариановича, Кеюлькан вывел нас к оазису с тыла.
Я подполз к краю склона и заглянул вниз.
Да, мы добрались до цели!
Вот она, сказочная Страна Семи Трав, столько времени дразнившая нас и ускользавшая как мираж!
Далеко внизу, среди елей, берез и лиственниц, в том месте, где река делала крутой поворот, можно было рассмотреть стойбище. Отсюда остроконечные чумы казались игрушечными.
Людей не было. Лес словно бы вымер!
Неужели же, узнав от лазутчиков, что мы приближаемся, «дети солнца» откочевали из оазиса, бежали еще дальше на север? Но вместе со своим скарбом они захватили бы и чумы.
— Ну, теперь вниз, к стойбищу! — хрипло сказала Лиза. Она уперлась руками в землю, попыталась встать и снова упала ничком.
— Что ты, Лиза?
Я хотел помочь ей встать, но у меня у самого руки подломились в локтях. И ноги были словно бы не мои — тяжелые, как каменные, и мучительно ныли в суставах.
— Десятиминутный роздых! — скомандовал Савчук. — Надо отдышаться, товарищи, перед тем как спускаться в ущелье. Давайте сверимся с картой, Алексей Петрович!
Я подполз к нему.
Пыхтя, он лег со мной рядом и развернул на снегу карту, которую Петр Арианович передал с Кеюльканом. Котловина была видна как бы с птичьего полета, во всех подробностях.
Вот справа от нас теснина, которая на карте Петра Ариановича названа Воротами. (Вероятно, там и ждали нас воины Ланкая.) Вот поляна, окрещенная именем милой Сойтынэ. Там пролегала тропа Раздумий, а вдали, как приметный ориентир, высилась конусообразная снежная гора, господствовавшая над долиной. На карте она носила название Вершина Вероники.
Целый мир переживаний заключен был в этом названии, мир тоски, безмолвных страданий, надежд, постепенно тускневших.
Меня окликнул Савчук:
— Давайте-ка спускаться здесь. Огибая вон эту высотку. Как там она… Да, Вершина Вероники! Ваше мнение, Алексей Петрович?
— Что ж, очень хорошо. Подойдем к стойбищу с севера. Нагрянем совершенно неожиданно.
— Только не доводить дело до столкновения!
— Это самой собой!
Я оглянулся.
Лиза лежала ничком, широко раскинув руки, и старалась восстановить дыхание. Она дышала, вдыхая воздух через нос, выдыхая ртом, очень медленно. Кеюлькан и Бульчу чувствовали себя, по-видимому, лучше нас.
«Сын солнца» сидел рядом с Лизой и, держа в зубах потухшую трубку, неотрывно смотрел вниз на далекое стойбище. Быть может, он искал взглядом ненавистного ему Ланкая?
Бульчу обматывал ноги тряпками. (Наша обувь, изорванная острыми камнями, была в ужасном состоянии.) Потом он принялся выкладывать на снег различные хранившиеся в его вещевом мешке предметы.
Вид у старого охотника был озабоченный, и вместе с тем обиженный. Я усмехнулся про себя, так как отлично понимал причину его плохого настроения: Бульчу ревновал к новому проводнику, который помешал ему самому довести нас до оазиса. По дороге он придирался к Кеюлькану, пытался оспорить его указания и все время недовольно бурчал себе под нос.
Савчук пролил бальзам на его раны, сказав, что считает Бульчу старшим проводником экспедиции. Сейчас старший проводник решил принарядиться, желая предстать перед обитателями котловины в достойном его высокого звания виде. Он вытащил свои, уже известные нам, именные часы и прикрепил их английской булавкой поверх одежды. Затем, многозначительно поглядывая на притихшего младшего проводника, начал причесываться.
Однако ни часы, ни расческа не поразили Кеюлькана. Его поразило другое — то, чем Бульчу вовсе не собирался хвастать.
Мы услышали испуганный возглас «сына солнца». Порывисто вскочив на ноги, он сделал несколько шагов к Бульчу.
— Маук! — пробормотал Кеюлькан, указывая на снеговые очки старого охотника, которые тот заодно с расческой и часами извлек из вещевого мешка.
— Маук?! Где Маук? Что ты говоришь!
Не вставая с земли, мы с удивлением оглянулись.
Франтовские очки старого охотника обратили на себя мое внимание еще в тундре. Но тогда я был далек от мысли, что разгадка Птицы Маук совсем рядом, буквально в наших руках. Эти очки представляли собой два расплющенных серебряных рубля старой чеканки со сделанной посредине прорезью для глаз. На одной стороне был выбит профиль Николая II, на другой — двуглавый орел, эмблема царизма.
