Впрочем, и без того было ясно, что Пацюк попался. Заметавшись как мышь в мышеловке, он попытался сунуться в какие-то двери, смутно понимая, что если воткнется в любой из этих каменных мешков, то лишь продлит агонию.
Никакого выхода. Никакого.
Сзади – Забелин, снизу – представительский шкаф, а сверху…
Сверху была неизвестность, и Пацюк смело бросился ей навстречу. Он с ходу перемахнул пролет третьего этажа, вырвался на просторы четвертого, пронесся по коридору, заставленному какими-то станками, и очутился в маленьком крытом переходе. Совсем маленьком – метра три, не больше. Переход венчала узкая дверь, и Пацюк молил бога только об одном: пусть она окажется открытой!
Пусть она будет открытой! Пусть!
Дверь действительно была не заперта.
Пацюк едва не вынес – и ее, и двух мрачного вида волосатых мужчин. Очевидно, писателей. Синхронно поперхнувшись окурками, 'писатели посмотрели на него с ненавистью.
Как на собрата по перу.
Волосатики стояли на небольшой площадке с внешней стороны двери. Сам пятачок, судя по всему, служил курилкой, и от него шла лестница прямо вниз, в глубину двора.
Раздумывать не приходилось.
Пацюк скатился по металлической, страшно гремевшей под ним лестнице и едва не рухнул в объятия двух огромных мусорных контейнеров. Здесь, под сенью пищевых и промышленных отходов, прикрывшись пустыми картонными коробками, Пацюк и затаился. Несколько минут ушло на то, чтобы оценить ситуацию.
Хотя особой оценки не требовалось: он находился на задворках издательства “Бельтан”.
Прямо перед собой Пацюк видел узкий проход. Слева и справа его подпирали стены; едва не сталкиваясь лбами, они уходили ввысь, что делало проход похожим на Большой каньон. Каньон углублялся в сторону улицы Добролюбова.
Пацюк убрал со лба обглоданный селедочный хвост, вывалившийся из какого-то пакета, и только теперь заметил Забелина. Тот – правда, с совершенно другой скоростью – повторил его собственный путь. Вот только подойти к зловонным мусорным бачкам не решился.
Постояв на перепутье между бачками и входом в каньон, старый хрыч выбрал последнее. Любой бы выбрал на его месте.
Через секунду Забелина поглотило ущелье, а Пацюк остался в обществе картонных ящиков и селедочного хвоста. Он дал хрычу десять минут на то, чтобы пройти весь путь по каньону и снова вернуться. Потом накинул еще пятнадцать. Потом добавил еще пять.
Потом, когда надежда на возвращение коварного шефа окончательно иссякла, Пацюк приплюсовал к контрольному времени двадцать пять минут.
Теперь уже для себя.
Но выдержал он только семнадцать с половиной, больше отсчитывать секунды не хватило сил. А к запаху рыбьего хвоста прибавился запах сгнивших помидоров и разлагающихся картофельных очисток.
Все!
Пусть лучше Забелин схватит его за руку! Пусть натравит на него ОМОН! Лучше так, чем пасть жертвой гнилого помидора и умереть от удушья на его глазах!
Пацюк вылетел из мусорных бачков, как пробка из бутылки, и…
По инерции пробежал весь каньон. И материализовался на улице Добролюбова.
Черт возьми! Вот это открытие! Между фабрикой театрального костюма и галереей “Кибела” существовал узкий проход, который был практически не виден с улицы: его закрывал огромный, не в меру разросшийся тополь.
А Забелина нигде не было.
Очевидно, шеф отдал должное пацюковскому умению бегать от опасности, а не встречать ее лицом к лицу. Высоко же он ценит Егора Пацюка, нечего сказать!..
Переведя дух, Егор заглянул в правую витрину “Кибелы”.
Пантеон стеклянных божков был на месте. На месте была и сумасшедшая верховная жрица пантеона – Марина. Жрица сливалась в потребительском экстазе с кем-то из покупательниц – это было явственно видно сквозь стекло. На месте Марины Пацюк не торопился бы так по-матерински прикладываться к груди какого- то сомнительного сутулого плащика и сомнительного старомодного кашне. И не менее сомнительной тирольской шапочки, вывезенной, очевидно, в качестве трофея, из замка Каринхалле.
Впрочем, Пацюк тотчас же вспомнил себя вчерашнего (шелковый Лао-цзы у кадыка, вязаные мухоморы на груди, курточка “Мама, не горюй!” на плечах) и сразу же устыдился. Он тоже зашел в “Кибелу” сирым и убогим, а вышел отягощенный лампой “Грешница”.
Может быть, и этому тирольскому пугалу повезет.
Может быть, и оно принесло Марине какую-нибудь радостную весть. Например, что ее ненавистника – как же его звали?.. Ага, Быков! – ее ненавистника Быкова разорвало кумулятивным снарядом. Или он отравился парами таллия. Или его покусала бешеная собака…
Так что вперед, Тироль!
Но, очевидно, Быков до сих пор коптил небо и ни одна из его понедельничных девочек не пострадала. Во всяком случае, переходящей лампы Тиролю не досталось. И во внутренние покои Тироль приглашен не был.
