Подкидыш

рассказывают их другим… Прости меня за излишнюю прямоту, брат Лука, но я провела в этом монастыре двадцать лет и хорошо знаю, что две сотни женщин, живущие бок о бок, способны поднять настоящую бурю в стакане воды по самому ничтожному поводу, если им это позволить.

Лука удивленно поднял брови.

–?Они что, способны произвольно вызывать у других лунатизм? Они могут заставить других выбегать ночью из своих келий и тщетно пытаться выбраться за ворота?

Сестра Урсула вздохнула.

–?Значит, ты все видел?

–?Прошлой ночью, – кивнул он.

–?Я уверена, что среди монахинь действительно есть такие – одна или две, – которые и впрямь ходят во сне. И, несомненно, у одной или двух бывают порой вещие сны и видения. Но теперь у нас десятки молодых женщин, которые слышат голоса ангелов, видят движение звезд, ходят во сне и дико кричат от боли в израненных руках. Ты должен понимать, брат Лука: не все наши послушницы попали сюда по призванию. Многих отослали сюда родители, потому что в семье и так слишком много детей, или потому что та или иная девушка слишком тяготела к наукам, или потому что у нее умер жених, или же к ней никто не сватался. А иногда родители попросту ссылают в монастырь непокорных дочерей, и вот такие, естественно, являются здесь причиной всевозможных неприятностей. Так что далеко не все хотели и хотят жить здесь. И если кто-то из молодых женщин ночью покидает свою келью, что запрещается уставом, и начинает с криками бегать по галерее, всегда найдется еще хотя бы одна, которая с удовольствием к ней присоединится. – Сестра Урсула помолчала. – А потом и не одна.

–?А стигматы? Откуда у той девушки на ладонях эти знаки?

Он сразу заметил, что она потрясена.

–?Кто тебе об этом сказал?

–?Вчера ночью я видел это собственными глазами. Видел и эту девушку, и других, которые за ней побежали.

Сестра Урсула опустила голову и молитвенно сжала руки; на мгновение Луке показалось, что она молится, просит Господа посоветовать ей, как лучше объяснить все это.

–?Возможно, это чудо, – тихо промолвила она. – Мы не можем знать наверняка, откуда взялись эти стигматы. Но, может, никакого чуда и нет. И тогда – защити нас от зла, Пресвятая Дева, – это уже гораздо хуже.

Лука даже наклонился над столом, стараясь расслышать каждое ее слово.

–?Гораздо хуже? Что ты хочешь этим сказать?

–?Порой истинно верующая молодая женщина сама способна нанести себе пять ран Иисуса Христа. Этим она как бы свидетельствует свою ему преданность. Но иногда они идут еще дальше… – Сестра Урсула нервно передернулась и судорожно вздохнула. – Именно поэтому в монастыре и необходима строгая дисциплина. Монахини всегда должны чувствовать, что здесь о них могут позаботиться так же, как отец заботится о родной дочери. Они должны знать, что существуют строгие границы дозволенного. Однако управлять ими нужно очень осторожно.

–?Значит, у тебя есть подозрения, что монахини сами себе такие раны наносят? – спросил потрясенный Лука.

–?Все они – молодые женщины, – сказала его собеседница. – И настоящего руководителя у них нет. А ведь они обуреваемы страстями, они неспокойны. Так что нет ничего необычного в том, что они наносят такие раны самим себе или друг другу.

Брат Пьетро и Лука обменялись изумленными взглядами. Затем клирик, низко опустив голову, еще что- то отметил в своих бумагах.

–?Ваше аббатство, кажется, довольно богато, – заметил Лука – собственно, он сказал первое, что пришло ему в голову, чтобы сменить столь страшную тему.

Сестра Урсула покачала головой.

–?Нет, мы ведь приносим обет бедности. Каждая из нас приносит обеты бедности, послушания и непорочности. Мы ничем не можем владеть, не можем следовать собственной воле, не можем любить мужчину. Мы все принесли эти обеты; этого избежать невозможно. Да, мы все принесли их. И все сделали это по доброй воле.

–?За исключением вашей настоятельницы? – предположил Лука. – Насколько я понимаю, она вовсе не хотела приносить эти обеты. Как и в монастырь уходить не хотела. Ей приказали это сделать. Ведь не по собственной воле ей пришлось вступить на путь бедности, послушания и отсутствия плотской любви?

–?Тебе придется спросить об этом у нее, – с тихим достоинством промолвила сестра Урсула. – Она прошла обряд посвящения в монахини. Она отказалась от своих богатых одежд, хотя привезла с собой сюда полные сундуки. Из уважения к тому положению, которое она некогда занимала в обществе, ей было разрешено переодеваться в эти платья у себя в покоях. Ее служанка сама побрила ей голову и помогла переодеться в грубое белье и шерстяное платье в соответствии с нашим уставом. И она сама надела на голову апостольник и прикрыла лицо белым платом. А после этого пришла в часовню и в полном одиночестве долгое время лежала на каменном полу перед алтарем, раскинув руки и прижавшись лицом к холодным каменным плитам. Она сама предалась Господу, и только она сама знает, от всей ли души приносила она святые обеты. Ибо душа ее от нас, ее сестер, скрыта.

Она помолчала, колеблясь. Потом прибавила:

–?Но ее служанка, разумеется, никаких обетов не приносила. Она живет среди нас, как чужая, и, насколько я знаю, никаким правилам не подчиняется. Я даже не уверена, служанка ли она у госпожи аббатисы. Похоже, их отношения более чем…

–?Что? – в ужасе спросил Лука.

–?Чем необычны, – спокойно пояснила она.

–?Но разве ее служанка не из сестер-мирянок?

–?Я действительно не знаю, стоит ли называть ее служанкой. Говорят, она была ее личной горничной с самого детства, и, когда аббатиса присоединилась к нашему ордену, она последовала за нею, как собака следует за своим хозяином; она сопровождает аббатису повсюду. И живет вместе с нею. Спать в монашеской келье она не пожелала и сперва спала в кладовой рядом со спальней аббатисы, а потом и вовсе стала ложиться на пороге ее комнаты, точно рабыня. А с недавнего времени они спят в одной постели. – Сестра Урсула поджала губы и помолчала. – Остается предположить, что аббатиса добровольно делит с нею ложе.

Перо брата Пьетро повисло в воздухе; от удивления он так и застыл с раскрытым ртом, но вслух не сказал ни слова.

–?Она посещает церковь, – продолжала сестра Урсула, – ибо следует за госпожой аббатисой как тень, но не молится, не исповедуется и не ходит к мессе. Я полагаю, что она из неверных, хотя толком, разумеется, мне ничего не известно. Она – это какое-то невероятное исключение из наших правил. Мы даже сестрой ее не называем, а зовем по имени: Ишрак.

–?Ишрак? – с удивлением повторил странное имя Лука.

–?Она настоящая оттоманка, – сестра Урсула очень старалась говорить об этом спокойно. – У нас в аббатстве ее просто невозможно не заметить. Она носит черное платье, как мавританки, а лицо порой закрывает покрывалом. Кожа у нее цвета жженого сахара. Обнаженная, она кажется золотистой, как ириска. Покойный хозяин замка привез ее с собой из Иерусалима совсем ребенком. Возможно, она досталась ему в качестве военного трофея, а может, была у него в доме чем-то вроде любимого домашнего зверька. Он не стал давать ей другое имя и крестить ее тоже не стал, но воспитывал ее, рабыню, вместе со своей родной дочерью.

–?Неужели ты думаешь, что это в ней причина здешних беспорядков? Ведь все, кажется, началось сразу после ее появления в аббатстве? И появилась она здесь, кажется, одновременно с госпожой аббатисой?

Сестра-алмонер пожала плечами.

–?Некоторые монахини очень испугались, когда впервые ее увидели. Эта Ишрак, разумеется, еретичка, да и вид у нее довольно свирепый. И она, как я уже говорила, всегда тенью следует за госпожой аббатисой.