признает. Будь его воля, он бы всех в нем утопил. А потом душонки бы инспектировал — на персональном Страшном Суде. И вообще… много на себя берет. А я таких … колхозников ненавижу.
В ее голосе сквозила самая обыкновенная зависть. В борьбе за умы и сердца безропотного человеческого стада Аурэл Чорбу и Полина Чарская были непримиримыми конкурентами. Но не это занимало меня сейчас: Полина, прожившая в гостинице довольно длительное время, могла бы пролить свет на каждого постояльца. А чужая точка зрения всегда важна, даже если это точка зрения отпетой суки.
— Весело здесь у вас. — Я начала издалека, чтобы не вспугнуть пребывавшую в самом благодушном настроении Чарскую.
— Ага. Весело. Как в доме еврейской бедноты. Одного в расход пустили… Ну почему не я это сделала?!. — Она снова отвлеклась от темы.
— Говорят, его пресс-секретарь до сих пор здесь…
— Правда?
— Я его в баре видела. Сегодня ночью. Что за тип?
— Такой же слизняк, как и его покойный хозяин… Я и встречалась-то с ним несколько раз.
— А разве… в Вене его не было?
Упоминание о Вене, романе с Олевом и неудавшейся краже неудавшихся драгоценностей было рискованным шагом, но Чарская отнеслась к этому шагу достаточно спокойно.
— Лично я его не видела, — бросила она. — Но я там вообще мало что видела. Кроме койки, разумеется. Дурой была.
— И еще актер, — я быстренько закрыла тему с Калыо Куллемяэ И подсунула Чарской очередную фигуру. — Илья Слепцов.
— Слепцов? Да нет такого актера Ильи Слепцова! Впервые слышу.
— Вообше-то меня интересует один иностранец. Тео Лермитт, искусствовед. Он останавливался здесь.
— Тео Лермитт? — Чарская задумалась. — Немец?
— Он из Швейцарии.
— Шваба я знаю, живет рядом с крестьянином. Бизнес-крыса… А искусствовед… Нет. Мне он не попадался.
Что ж, неуловимый Тео Лермитт по-прежнему остается неуловимым! Пора идти за бренди.
— Так как насчет выпивки?
— Легко. Сейчас закажем, — Чарская оглянулась в поисках телефона и сразу же обнаружила его изуродованное тельце на полу. И запоздало покаялась:
— Черт, с телефоном я, кажется, погорячилась…
— Я схожу.
— Да ладно тебе… Пусть ходят те, кому за это деньги платят. А мы сейчас грохнем что-нибудь тяжеленькое, сразу прибегут…
Из «тяжеленького» в номере оставались только три медные подсвечные грации, телевизор с видеомагнитофоном и зеркало в тяжелом багете, обрамленное Венерой и Амуром. Крошку Амура мне было особенно жалко.
— Я быстро. Ты будешь бренди?
— Нет, — Чарская закусила губу. — Бренди у них хреновый. Но если уж пойдешь, закажи мне «устрицу пустыни»
— ???
— Виски с джином.
Я кивнула. Эту сомнительного качества смесь всегда любила Кайе…
Кстати, о Кайе. Автограф кинозвезды еще никто не отменял.
— Послушай… Пока мы в относительной трезвости… Ты бы не могла дать мне автограф?
Чарская расплылась в самодовольной улыбке.
— Вот видишь! А говорила, что я тебя не интересую! Ну-ка, давай ее сюда!..
И прежде чем я успела что-либо сообразить (куррат!!), Полина вынула у меня из пальцев злополучную квитанцию из «Бирюзы» и перевернула ее на обратную сторону. А потом хищно клацнула ручкой, извлеченной из саквояжа.
— Что писать?
Я с тоской посмотрела на единственную улику против И. И. Шамне, но не вырывать же ее из непредсказуемых актерских лап, в самом деле!
— Так что? — поторопила меня Чарская.
— Значит, так, — я закатила глаза. — «Кайе с самыми лучшими пожеланиями». Ну и подпись, разумеется.
От старания Чарская даже высунула язык. А написание четырех жалких слов и предлога заняло гораздо больше времени, чем я предполагала. Наконец Чарская завершила послание и протянула квитанцию мне.
— Ну, как? Сойдет?
«Ты кайфовая баба, Кайе. Хоть одно нормальное рыло в этом богом забытом городишке. Круто мы с тобой потусовалисъ. Чухляндия — дерьмо, Рашэн — помойка. Да здравствует остров Пасхи! Суки, объединяйтесь в профсоюз! Полина Чарская».
— Оригинально, — только и смогла выговорить я. — А при чем здесь остров Пасхи?
— А там народу мало. И вони соответственно. Я тебе еще там мой мобильный приписала. Надумаешь в Москоу — звони. Заезжай. Если я, конечно, буду в хорошем настроении…
— А если в плохом?
— Спущу тебя с лестницы.
Что-что, а телефон Чарской мне не пригодится никогда. Даже если я когда-нибудь освобожусь от пут федерального розыска, еще не факт, что Чарская меня вспомнит. И еще не факт, что я вспомню ее…
— Ну, ладно. — Я поднялась и спрятала квитанцию в карман. — Пошла за «устрицей в пустыне»…
В баре по-прежнему никого не было, кроме самого бармена (очевидно, это и был бессменный Андрон Чулаки, тип из досье Сергуни Синенко).
И полуспящего Калью Куллемяэ. Калыо сидел в той же позе, в которой мы с Аурэлом его оставили.
Бармен читал книгу. С таким увлечением, что не сразу обнаружил новую посетительницу. И только когда я призывно постучала костяшками пальцев по стойке, уставился на меня.
Я заказала Андрону «устрицу в пустыне» (для Чар-ской) и стакан минеральной (для себя). И сразу же воспользовалась этим, чтобы завязать с носатым обрусевшим греком разговор.
— Что-то немного у вас народу…
— Тухлячок, это верно, — скучающий бармен с радостью пошел на контакт. — Почаще бы народ отстреливали, вообще бы одни столы остались. А вы из съемочной группы этой ненормальной?
— Ну да, — я не стала разочаровывать Андрона Чула-ки. — Привезла ее со смены. А как вы догадались?
Он потряс бутылку «Johnnie Walker Black Label» перед самым моим носом.
— Виски с джином, ее любимый напиток. Сейчас наквасится и начнет имущество ломать. Которое не доломала.
— И здесь тоже?
— А как же! Святое дело… Сами должны знать, если с ней работаете.
— А что у вас за история здесь произошла? С убийством? — Я понизила голос до обывательского шепота. — Вроде какая-то женщина…
— Не верю я в это, — отрезал бармен, протирая бокал. И сразу показался мне симпатичным. Даже рулевидный нос теперь не портил его.
— Но ведь в газетах было…
— А вы меньше читайте. Их ведь здесь всех допрашивали, постояльцев. Прямо на моих глазах… Вон за тем столиком, за которым сейчас парень спит. Между прочим, помощник покойного… Так вот, все они не лучшим образом выглядели.
— Кто?
