глазам.
— Да, здесь, наверное, мы и найдем объяснение того, почему Тифферх спускался к завтраку с выражением боли на лице, — заметил я.
— Мне никогда не доводилось видеть ничего подобного, — произнес Кох глухим голосом.
Я поднял плетку из темной кожи и помахал ею в воздухе. Три длинных «хвоста» с заостренными концами взвились вверх зловещим каскадом.
— Теперь по крайней мере нам известно, что явилось причиной ран на теле Тифферха, Кох. Старые рубцы, новые шрамы…
После увиденного Кох не без труда обрел способность говорить.
— Вы думаете, сударь, он делал это сам себе?
— Без сомнения, — ответил я. — Но для того ли, чтобы наказать себя за грехи, или как источник сексуального удовлетворения, вряд ли мы сможем теперь выяснить определенно. Возможно, для того и другого одновременно.
— Неужели нечто подобное могло существовать в Кенигсберге? — По выражению шока на честном, простом лице Коха было ясно, что он очутился в совершенно новом для него и страшном измерении. — Я слышал, что во Франции чем-то таким занимаются. В Париже. Но здесь, в Пруссии?
— Положите все туда, где оно лежало, — сказал я, наблюдая за тем, как сержант раскладывает осмотренные нами вещи по полкам буфета.
Он обращался с ними так, словно они могли оставить у него на пальцах несмываемые следы. И дверцу буфета Кох закрыл со вздохом облегчения.
Когда мы уходили, Агнета Зюстерих готовилась кормить свою хозяйку. Фрау Тифферх сидела на стуле с высокой прямой спинкой. На ней не было вуали, а на коленях лежала белая салфетка. На круглом белом одутловатом лице отсутствовало какое-либо выражение, бледно-голубые глаза, устремленные на чашку с овсяной кашей, казались пустыми и мертвыми.
— Надеюсь, вы нашли то, что поможет вам поймать убийцу господина Тифферха, — прошипела через плечо старуха. Это было первое проявление сочувствия к хозяину с ее стороны за все время нашего пребывания в доме. — Вы знаете, где находится парадная дверь. Кашка для нашей дамы — единственное святое в жизни. Она не станет меня дожидаться.
Выйдя на улицу, я почувствовал, как меня серым покрывалом окутывает мрачная депрессия. Какая судьба уготована фрау Тифферх без мужа? Какое будущее ждет беспомощную женщину в обществе злобной служанки в пустом доме? А с другой стороны, какова участь самой Агнеты Зюстерих? Пиетистка, вынужденная жить в католическом семействе, которое она считает пристанищем идолопоклонников и которое ненавидит. Рано или поздно она обязательно обнаружит тайны, которые хранит буфет ее хозяина. Сделает ли отвратительное открытие ее менее внимательной к хозяйке и вызовет ли еще большую неприязнь к покойному хозяину? Продолжит ли она ходить за больной фрау Тифферх? А если нет, то кто будет этим заниматься? Человек или люди, убившие Иеронимуса Тифферха, принесли страшное горе в дом нотариуса. Сколько же несчастий породили убийства, которые я ныне расследую? Сколько проблем вызвали на свет смерти Яна Коннена, Паулы Анны Бруннер и Иоганна Готфрида Хаазе? А сколько проблем, возможно, с их уходом тоже ушли в небытие? По собственному опыту я знал, сколько трагедий в жизни близких тебе людей может вызвать один лишь легкомысленный поступок.
— Сударь?
Я поднял на него глаза и оглянулся по сторонам. Зимнее солнце слабо светило на узеньком клочке голубого неба над почти касающимися друг друга крышами. Обледенелые камни мостовой сипели, словно сталь. Холодной ветер, прилетавший с моря, пронзал сильнее и глубже, чем самый острый нож.
— К каким же выводам вы пришли, герр Стиффениис? — осторожно спросил меня Кох, когда мы приблизились к концу улицы.
— Мы обнаружили плеть в буфете, — ответил я. — Но нам ведь все еще неизвестно в точности, как и по какой причине погиб герр Тифферх. Не нашли мы и никакой связи между ним и другими жертвами убийцы. Вряд ли я пока могу делать какие-либо выводы.
Я погрузился в печальное молчание. Улица привела нас на небольшую, покрытую снегом площадь с купой голых деревьев посередине. Признаться, я был глубоко разочарован, так как рассчитывал отыскать гораздо больше материала для дальнейшего следствия.
— Вы полагаете, война с Францией неизбежна, сударь? — внезапно спросил Кох.
— Надеюсь, что нет, — поспешил я ответить, — хотя мы вряд ли что-то можем сделать. Россия повисла у нас на правом фланге. Франция — на левом. И вокруг все только и болтают о Бонапарте! Кто за него, кто против. И сможет ли король Фридрих Вильгельм спасти Пруссию от втягивания в войну? Позволят ли ему это французы? Спор никогда не утихнет. В подобной атмосфере нарастающей подозрительности и интриг убийства, которые мы сейчас расследуем, еще более осложняют ситуацию.
Генерал Катовице намекнул мне, что вопрос о том, вступит ли страна в войну или нет, во многом зависит от того, как будет проходить мое расследование. От воспоминания о беседе с ним у меня снова закружилась голова. Нервным движением я открыл карманные часы и взглянул на циферблат. Было почти без десяти двенадцать.
— Клопштрассе далеко отсюда? — поспешно спросил я.
Мне не хотелось опаздывать. Герр Яхманн отличался предельным педантизмом, когда дело касалось времени. В этом отношении он был подобен своему самому старому и доброму другу.
— Прямо за площадью, сударь.
— Превосходно! — воскликнул я.
И не успел Кох сказать и слова, как я уже шагал по заснеженной площади.
Глава 10
Дом на Клопштрассе выделялся среди своих ярких соседей подобно гнилому зубу. Зеленая краска почти вся облупилась и посерела. Засохший плющ цеплялся за фасад, словно рука скелета, стремящаяся с корнем вырвать жизнь из этого здания. Проржавевший балкон, протянувшийся по всей длине верхнего этажа, казалось, должен был обязательно обвалиться во время ближайшего бурана. Сломанные ставни печально свисали с петель. Вид у строения был крайне неприглядный. Лучшие годы жизни — годы блеска и светской суеты — для герра Яхманна, по всей видимости, уже давно миновали.
— Мне пройти с вами, сударь? — спросил Кох.
— Нет, сержант, — ответил я. Мне не хотелось, чтобы при моей беседе с хозяином дома присутствовал кто-то еще. — Идите в здание суда и постарайтесь составить список приезжих, о котором я вас просил. И пошлите жандармов проверить.
Кох наклонил голову. Мне показалось или на самом деле по его лицу скользнуло выражение разочарования? Я проследил за тем, как он удаляется с поспешностью, на какую только был способен на свежевыпавшем снегу, а затем повернул к дому. Ворота из кованого железа громко застонали, как только я толкнул их. Истошный вопль сменился долгим жалобным завыванием, когда я принудил старые, ржавые, давно не пробовавшие китового жира петли зашевелиться. Кроме уже обледеневших следов, которые оставил здесь сегодня утром Кох, когда приносил сюда мое послание, снег во дворе был чист и не тронут. Его уже много дней не касалась стопа ни гостя, ни торговца.
Я опустил железный молоток на дверь, и звук от удара разнесся по ледяному воздуху так, словно и дом, и сад находились в абсолютной пустоте. Одинокий черный дрозд с недовольным криком взлетел с дерева. Внезапный шум от моего удара разрушил тишину, царившую в саду. Недвижимые кусты и крошечные деревца под тяжелым снеговым покровом производили впечатление забытых надгробий на заброшенном кладбище. Я беспомощно оглядывался по сторонам, когда за моей спиной тихо отворилась дверь.
— Значит, вы все-таки пришли, Стиффениис.
Я узнал глубокий резонирующий басок Райнгольда Яхманна, хотя человек, представший передо мной, когда я повернулся к нему липом, показался мне незнакомым. Холодная неземная зима покрыла его своим
