— Потом я бросился за ним и ударом прикончил его.
— Чем вы его ударили?
— Первым, что мне попалось под руку.
— Чем? — настаивал я.
— Молотком, которым мы открываем бочки, — ответил Тотц без колебаний. — Дело оказалось несложное. Он был до смерти перепуган. Да вы ведь и без меня все знаете. Он же вам сам признался, что его жизнь находится в опасности?
— Не вы здесь ведете допрос, Тотц, — резко оборвал я его.
— Что же вы в таком случае хотите узнать, сударь? — произнес он, отводя глаза.
— Я хочу узнать, почему вы убили мальчишку прямо в кладовой. В своем собственном доме. Почему не выманили его из гостиницы?
Тотц пожал плечами:
— Со мной бы он не пошел. И рано или поздно вы все равно обратили бы внимание. А что мне оставалось делать? Нужно было заткнуть ему рот. И побыстрее.
— Вы могли бы отослать мальчика куда-нибудь из Кенигсберга. К примеру, домой к матери.
— И это вызвало бы у вас еще большие подозрения. Нет, лучше уж сделать его еще одной жертвой кенигсбергского убийцы. Еще одним трупом на улицах города.
— И ваша жена соучаствовала в преступлении?
— Герда ничего не знала о моих планах, — поспешно возразил он. — Она и мухи не обидит.
— Значит, вы убили его сами? Вам никто не помогал?
— Точно так, сударь. Одни удар покрепче, и мальчишка окочурился. Все вокруг было в крови.
— Позвольте мне сказать, сударь, — вмешался Штадтсхен. — Я могу подтвердить, что в гостинице мы обнаружили свидетельства явной попытки убрать следы преступления, но следы крови остались повсюду.
Я повернулся к Тотцу.
— Зачем вы отнесли тело к реке? — спросил я.
Ульрих Тотц вновь улыбнулся своей странноватой, мечтательной улыбкой.
— Я хотел, чтобы его нашли, сударь. Как и всех остальных. Только не рядом с моим домом. Из-за Коннена возникли все мои проблемы. После этого дела у нас пошли плохо — мы потеряли многих постояльцев. А до реки не так уж далеко, всего каких-нибудь две сотни ярдов от гостиницы, если идти боковыми улочками.
— Как вы несли тело, Тотц?
— Отвез в мешке на своей вьючной лошади. Парень ведь почти ничего не весил. А тряпки, которыми вытирал кровь, я бросил в реку. Все заняло десять или пятнадцать минут, не больше. И вернулись мы никем не замеченными и…
— Вернулись? — Я резко поднял голову от бумаг. — С кем вернулись, Тотц? С женой? С одним из ваших постояльцев?
— Со своей лошадкой. Не пытайтесь очернить мою жену, герр поверенный. Герда вообще ничего об этом деле не знает.
— Но она ведь знает, что вы убили Морика, ведь так? — возразил я, продолжая полагать, что какие-то остатки человечности заставляют его выгораживать жену.
— Нет, не знает, сударь. Она меня никогда не простит. Морик был единственным сыном ее сестры. Она всегда чувствовала себя обязанной помогать мальчишке.
— Кто помогал вам, Тотц? Я не могу поверить, что один человек…
— Я уже сказал вам, — решительно ответил Тотц. — Я сделал все сам. Один. Без чьей-либо помощи.
— А как же иностранцы, что провели прошлую ночь в вашей гостинице?
Он пожал плечами:
— Французы? Обычные постояльцы. Переночевали, заплатили, уехали. Вот и все, — ответил Тотц, глядя мне прямо в глаза. В его взгляде сверкал какой-то странный огонь.
— Я вам не верю, — сказал я.
Несколько мгновений он холодно и высокомерно смотрел на меня, затем на его физиономии появилась уродливая усмешка.
— Верьте во что вам угодно, господин судья. Больше я вам о своих личных делах ничего не скажу.
— Ну что ж, посмотрим, — произнес я, ответив ему холодным презрительным взглядом, и сделан многозначительную паузу. — У нас имеются надежные способы развязывания языков непокорным.
— Пыткой, сударь? Вы на нее рассчитываете? Вам доставляет наслаждение видеть, как людей растягивают на дыбе, слышать их вопли о пощаде? Ведь так, сударь?
Если Тотц хотел уколоть меня, это ему блестяще удалось. В результате у меня почти не возникло никаких колебаний относительно того, чтобы подвергнуть и его подобному испытанию. Более того, сама мысль о мучениях Тотца доставила мне удовольствие. Посмотрим, как он посмеется.
— Бросьте вы свои угрозы, герр поверенный. — Тотц взглянул на меня с той откровенной ненавистью в глазах, которую я замечал в нем и прежде. — Я уже мертвец, и вам не запугать меня разговорами о пытке. Я готов умереть за свои убеждения.
— Все убитые были совершенно невинными и беззащитными людьми, Тотц, — прошипел я в ответ. — В убийствах, нарушивших нормальную жизнь в вашем городе, нет ни капли благородства. Неужели вы и в самом деле полагаете, что способны вызвать восстание, расправившись с несколькими несчастными?
— Их смерть послужила нашему делу!
— Какому делу?
— Революции, сударь.
Я проигнорировал его слова.
— Если не считать Морика, то как вы выбирали остальных жертв, Тотц?
Тотц ответил не сразу, а довольно долго сидел молча, так что мне даже показалось, что он не услышал вопроса. И все это время Тотц пристально смотрел на меня взглядом, в котором мне виделся немой упрек. Только позже я понял, что за подобным его поведением скрывался холодный расчет. Тотц пытался просчитать, как много мне может быть известно, я же был практически уверен, что передо мной сидит тот самый дьявол, который поверг целый город в смятение и ужас. А то, что он не демонстрировал ни малейших угрызений совести, лишь подкрепляло мою убежденность.
— Я повторяю вопрос, Тотц, — произнес я чуть помедленнее. — Каким образом вы выбирали свои жертвы?
— В зависимости от времени и от места, — пробормотал он. — И чтобы вокруг не было возможных свидетелей. Исходя, в общем, из стечения обстоятельств. В этом была своя прелесть. Я увидел Коннена в гостинице в тот вечер, когда мне впервые пришла идея…
— У вашего выбора не было никаких политических оснований? — Тотц выпрямился на стуле, губы его растянулись в фальшивой улыбке, но он ничего не ответил. Мне показалось, что основная его цель в том, чтобы смутить меня. — Вы знали господина Тифферха, не так ли? Он был уважаемый адвокат, известный ненавистник Наполеона…
— Все граждане Пруссии ненавидят Наполеона! — выпалил Тотц, лицо его превратилось в маску ненависти. — Что касается меня, любой из них мог бы стать моей политической жертвой. А тот адвокат был настоящим паразитом! Жил за счет юнкеров![16] Помогал им покупать и продавать землю, а их арендаторов отправлял в тюрьму за долги и невыплаченную ренту. Я с ними со всеми расквитаюсь!
— Но прежде, боюсь, вы окажетесь на виселице, — заметил я холодно.
А в свои записи добавил, что антифранцузскне настроения жертвы были возможной причиной убийства. Все внезапно предстало передо мной ярким и четким, подобно картинке, отбрасываемой волшебным фонарем, когда он уже зажжен, линза повернута и перед нашим взором возникает первый слайд. С одной лишь оговоркой.
— А вы не боялись быть узнанным?
