Критика криминального разума

Оставьте их профессору Канту. Он найдет ответ.

Как мне было защищать философа от столь извращенного взгляда на его намерения? Иммануил Кант создал лабораторию в интересах науки и лучшего понимания окружающего мира. С той же целью он пришел вчерашним утром на Прегель. Он не «склонялся, словно стервятник» над трупом Морика, высасывая энергию из мертвеца подобно вампиру. Он искал Истину, забывая о том вреде, который может причинить своему великому уму и хрупкому телу. И я был единственным человеком, способным понять его метод и оказать ему реальную помощь в работе. Почему же этого не понимал Кох?

Лихорадочно пытаясь отыскать какой-то решающий аргумент в ответ на невежественное брюзжание сержанта, я бросал взгляды по сторонам и внезапно заметил листок бумаги, валяющийся на полу. Он, должно быть, выпал у меня из кармана. На нем был рисунок следа, который я вчера обнаружил на снегу перед домом профессора Канта. И в то же мгновение глубочайшее умиротворение снизошло на мой одолеваемый сомнениями ум. Казалось, я иду по обширному и тихому лесу, который с первым дуновением зимних холодов покинули все птицы.

— Я покажу вам, что профессор Кант вовсе не приходит в восторг от Зла, Кох. Я докажу вам это! — воскликнул я, удивляясь тому, как я мог забыть такое важное свидетельство. — Немедленно пошлите за экипажем. Сейчас мы собственными глазами убедимся, является ли Анна Ростова убийцей. С помощью профессора Иммануила Канта, следует добавить.

Глава 21

Я почти дрожал от нервного напряжения, поворачивая ключ и открывая тяжелую дверь в темную Wunderkammer[24] Канта. Сержант Кох стоял рядом со мной и казался совершенно спокойным. Безмятежный и невозмутимый, пример блестящего владения собой, он мог бы сойти за самого убежденного сторонника профессора Канта. Могло даже возникнуть впечатление, что мы с ним поменялись местами. Кох смотрел прямо перед собой, а я напряженно оглядывался по сторонам, рассматривая песочные часы в деревянном футляре, закрытые тигли и глиняные реторты, которыми профессор Кант пользовался для проведения научных экспериментов, уделяя им гораздо больше внимания, чем они, вероятно, заслуживали. У меня были основания для беспокойства. Я был совсем не уверен, что найду то, что ищу. Сумею ли я посрамить Коха в его сомнениях и заставить замолчать свои собственные?

Ни один из нас не осмелился направить фонарь на полки, стоявшие у дальней стены. Казалось, мы пришли к обоюдному соглашению по этому вопросу: те сосуды никогда не существовали. И тем не менее мы чувствовали, что где-то на краю нашего поля зрения свет отражается от искривленных стеклянных поверхностей. Я никак не мог отделаться от ощущения, что нечто неописуемое может сейчас принять форму и выйти из тьмы. Некое мрачное воплощение Зла. Неужели Кант приходил сюда в одиночестве? Или с доктором Вигилантиусом, чтобы резать и кромсать то, что не тронул убийца? Понемногу во мне начало закрадываться подозрение, что, возможно, как предполагал Кох, профессор Кант находил некое не совсем здоровое удовольствие в работе с этими жуткими предметами. Я постарался отбросить кощунственные сомнения.

— Мы должны найти рисунки, которые профессор попросил сделать Люблинского, — сказал я, отодвигая перегонный куб с рабочего стола и вынимая свой рисунок из кармана. — Я собираюсь сравнить следы, найденные рядом с трупами, с тем, который я обнаружил прошлой ночью в саду Канта.

— Вы думаете, он принадлежит убийце, сударь? — спросил Кох.

— Как раз это мы и должны выяснить. Если дело действительно обстоит таким образом, мы сможем затем сравнить следы с обувью Анны Ростовой.

— Сначала ее еще надо поймать, — возразил мне Кох.

— К моменту ее поимки я должен быть готов вынести более или менее определенное суждение, — ответил я. — Прежде чем продолжать следствие, я должен для себя решить, виновна она или нет.

Взяв связку бумаг с той полки, на которой Иммануил Кант оставил их, я разложил их на столе. Кох тем временем держал фонарь.

— Наша работа должна начинаться здесь, — сказал я, разделяя связку на две примерно одинаковые стопки. — Эту просмотрите вы, — обратился я к Коху, пододвигая ему первую. — А вторую — я.

Мне не было нужды каким-то образом подкреплять энтузиазм сержанта. Он отодвинул большой угломер в сторону, чтобы тот не мешался, и молча склонился над столом, сосредоточившись на стопке документов, которую я положил перед ним. С противоположной стороны стола я погрузился точно в такую же работу и вскоре так сильно увлекся ею, что забыл обо всем вокруг. Не в последнюю очередь потому, что Кант и здесь проявил свою маниакальную страсть к порядку. Мое восхищение его методом не знало границ. Содержимое первой папки, которую я просматривал, было переложено листами с отмеченными на них временем и датой составления сообщения, а также кратким комментарием относительно его составителя и значимости представленных в нем сведений. Блестящий организаторский характер ума Иммануила Канта во всей полноте отражался в расположении этих бумаг. Первая папка состояла из донесений офицеров жандармерии, осуществлявших первичный осмотр трупов. Ничего нового для себя в них я не нашел.

Вторая стопка была обозначена словами «Доктор Вигилантиус» четким кантовским почерком. Вчитываясь в первые строки, попавшиеся мне здесь на глаза, я был потрясен. Передо мной лежала исходная запись «беседы» некроманта с отлетевшей душой Яна Коннена:

«Я мертв уже два дня, виденное мною все больше тускнеет. Поторопись, ибо я больше не принадлежу миру света. Тьма поглощает меня, моя смертная душа рассеивается…»

Очевидно, профессор Кант присутствовал на сеансе, подобном тому, который мне довелось увидеть вскоре после моего прибытия в Кенигсберг. «Разве на вас не произвело впечатление то, что вы видели прошлой ночью в Крепости?» Но что думал сам философ, наблюдая за работой Вигилантиуса? Я попытался отыскать хоть какой-то намек на его личное отношение к услышанному, однако ничего не нашел. Кант записал только слова, воспроизведенные некромантом, и не оставил никаких субъективных впечатлений относительно их правдивости.

Я положил первую папку на стол и взял другую, побольше. На ней стояла надпись «Пространственные характеристики убийств, имевших место в Кенигсберге». Как только я начал читать, сердце у меня мгновенно сжалось в груди. Кому, кроме Иммануила Канта, могла прийти в голову идея составить систематический анализ феномена убийства, каковой мог бы стать дополнительной главой к «Критике чистого разума»? Кто, кроме профессора Канта, смог бы сохранить подобие спокойного вдумчивого исследования, столкнувшись с фактами, которые любого здравомыслящего человека повергли бы в состояние ужаса и отвращения?

Я перевернул еще одну страницу и издал вздох облегчения. Рисунки поз, в которых были найдены трупы, были собраны вместе и каталогизированы в самой папке. Коллекционер и знаток анатомических зарисовок вряд ли бы смог это сделать с большей тщательностью. Профессору Канту удалось получить от простого, не обученного подобному ремеслу солдата те свидетельства, которые традиционно работающие полицейские, как правило, игнорируют. Точное воспроизведение и анализ таких бесценных деталей открывали невиданные перспективы относительно понимания природы и технологии преступлений, о которых ранее никто и не задумывался. Я разложил рисунки на столе в соответствии с хронологией убийств и позвал Коха.

— Взгляните сюда, — сказал я. Эхо от моего голоса разносилось под высокими сводами помещения.

— Что это такое, сударь?

— Рисунки поз, в которых были найдены трупы.

Карандашные линии были слабы, неуверенны. Проводились по несколько раз, пока неопытный художник не достигал наибольшей точности в воспроизведении жуткой картины, представшей его глазам.