Она выбирает кроссовки. Вернее, одну кроссовку.
Быстро снимает ее с ноги и запускает в кота. Бросок приходится точно в цель, шампунь и гель для душа не задеты, но Муки!.. Падение Муки недалеко ушло от падения Египта, души юных фараонов, заключенные в безволосом кошачьем теле, вопят, визжат, орут. Их точеные профили распадаются на части, отбитые известняковые носы летят в сторону, спеленатые диафрагмы взрываются; геометрия ступней и ладоней нарушена бесповоротно. Голос у Муки оказывается слишком высоким, слишком резким; фальцет, да, – его можно сравнить с фальцетом.
Муки орет.
Сонни-бой был молчуном, а Муки, судя по всему, любит поорать, вряд ли он сгодится на роль слушателя. Но даже такой – орущий – кот вызывает во мне больше симпатии, чем соплячка.
– Пшел вон! – припечатывает Лягушонок.
– Кот-то чем виноват?
– Он тоже лижет ей жопу. Ей. Писаке.
Билли не все знает о котах. Или – у разных писак и коты разные? Скорее всего.
– Знаешь, милая… Ты, похоже, психопатка.
– Психопатка, – весело соглашается Лягушонок. – Но и это еще не все.
– Что еще?
– Я клептоманка. Извращенка. Бо-ольшая любительница групповухи. Обожаю припизднуть от случая к случаю.
– Я сразу понял.
– Но самое главное… Самое главное – я настоящая русская. Скажешь нет?
Русская.
Лягушонок, эта зачумленная полукровка, так хочет быть русской, что готова выпрыгнуть из штанов, из кроссовок, из дома, из города, из страны; для того чтобы стать русской, все средства хороши. Своруй паспорт, засади в каталажку первого попавшегося лоха, издевайся над матерью, издевайся над котом, обзывай папашу мудаком (большего он, карликовый швед, не заслуживает), не мойся сутками, устрой в комнате бомжатник, слушай до одури рок-див из провинциальной Уфы, втирай очки про групповуху, приставай ко взрослым мужикам с непристойными предложениями – и тогда тебе обломится великое счастье: быть русской. Лягушонок еще хуже, чем все румыны и поляки, чем бундеса, пригревшие Билли, чем антикварная грымза из самолета. Быть русской означает – быть психопаткой, так написано на евангельских скрижалях Лягушонка. Да и плевать, переписывать скрижали, перелопачивать навоз в голове соплячки я не собираюсь. Себе дороже.
– …Скажешь нет, Дэн?
– А ты, случаем, героин не потребляешь?
– Могу и героин. За компанию.
– Лихо!
– Что, правда? – Лягушонок едва не лопается от гордости.
– Ты настоящая русская.
– Дэн… Дэн…Ты потрясный!
Даже если бы я предложил ей перепихнуться или обнести супермаркет – даже это не вызвало бы у Лягушонка большего прилива чувств. Она уже не жмется к крышке унитаза, она садится на край ванны, ровно в том самом месте, где еще несколько минут назад сидел Муки: шампуню и душу для геля по- прежнему ничего не угрожает.
В Лягушонке нет ничего египетского, разве что ступня (та, что без кроссовки), разве что – пятка: голая, чистая, розовая шведская пятка.
– Помыть тебе голову? – спрашивает Лягушонок.
– Не стоит.
– А спинку потереть?
– Не стоит.
– А если… если я к тебе присоединюсь?
– Я тебя утоплю.
– Смешно. Ха-ха.
Надо бы было напустить в ванну побольше пены, запоздало думаю я. С места, где сидит Лягушонок, должно хорошо просматриваться мое тело. Все его анатомические подробности, Лягушонок пожирает их глазами. Во взгляде Лягушонка застыли любопытство и восторг первооткрывателя, исследователя саванн, горных массивов, флоры и фауны Патагонии, циклонов, торнадо. Никого у нее не было, никогда; презервативы, купленные в аптеке, – всего лишь деталь имиджа, не больше, функциональной нагрузки они не несут.
Анна Брейнсдофер-Пайпер может быть абсолютно спокойна за свою дочь.
– Какой ты красивый, Дэн!
– Ты находишь?
– В жизни не видела таких красивый парней. С таким красивым…
