смотрит в сад. – Странно… В саду становится темно.
– Должно быть, собирается дождь.
– Должно быть, вы правы.
На фоне окна, на фоне сумерек, на фоне постриженных кустов и бумажных фонариков Анна кажется мне особенно беззащитной, особенно хрупкой, мне хочется обнять ее. Мне хочется, чтобы она относилась ко мне с симпатией, это важно. Чтобы она считала меня своим другом, чтобы во всем могла положиться на меня. То, чего я не хочу ни при какой погоде, даже если сумерки будут вечными, даже если пойдет дождь:
– чтобы она возненавидела меня;
– чтобы одна мысль обо мне, убийце ее дочери, вызывала в ней негодование, ярость и ужас;
– чтобы она прокляла меня.
И еще одно: я не хочу становиться воспоминанием.
– Я не хочу становиться воспоминанием, Анна.
Анна Брейнсдофер-Пайпер не оборачивается. Она всего лишь распускает волосы, собранные до этого в хвост. Она распускает свои шикарные, каштановые, с легкой проседью волосы. Настоящий водопад из волос падает ей на плечи, настоящий водопад.
Водопад.
Вот чего не хватало сумеречному саду, бумажным фонарикам, черной глади пруда – каштаново- серебристых струй, льющихся и льющихся. До этого сад казался мне мрачным, запущенным. Теперь же он – настоящее произведение искусства. Каким бы сильным ни был морской бриз – ни один листик, ни одна травинка не шелохнутся. Каким бы белым ни был песок – он не белее отшлифованных камней садовой дорожки.
Анна Брейнсдофер-Пайпер прекрасна.
Она – лучшее украшение этого дома, этого сада, она – его дух. Ангел-хранитель. Я всегда знал, что Анна – ангел.
– Подойдите, Дэн, – шепчет мне Анна. Ее шепот обволакивает.
Я смотрю на обложку с фотографией Тинатин, я смотрю на обрывок ее лица. Я старательно повторяю движения, которым обучил меня глухонемой в аэропорту, я старательно складываю и разжимаю пальцы.
Я ЛЮБЛЮ ТИНАТИН.
Я люблю Тинатин, и мне нужно двигаться дальше. Роадмуви, расхожий сюжет. Мне из него не вырваться. Я не могу оставаться надолго где бы то ни было, но и становиться воспоминанием тоже не хочу, я не хочу, чтобы Анна страдала. А она будет страдать, когда узнает о смерти Лягушонка; я как будто сам погружаюсь в водопад, и каштаново-серебристые струи обмывают меня.
Прочищают мозги, так будет вернее.
И о чем я только думал, когда сжимал бамбуковыми тисками тоненькую шею соплячки? Да черт возьми, это была самозащита, не я первый начал.
Но я не хочу, чтобы Анна страдала. Я хочу, чтобы она была такой всегда: с юными плечами, с юной прямой спиной, успешной сочинительницей crimi. Чтобы ни одна тварь никогда не бросила камень в ее юную прямую спину: ты исписалась, Анна Брейнсдофер-Пайпер! – а ведь такое случается сплошь и рядом.
Я просто не могу этого допустить.
– …Подойдите сюда, милый мой.
Я приближаюсь к Анне, наверное, она слышит мое дыхание: учащенное, слегка прерывистое, из-за ее спины мне видны каменные драконы в саду, и прудик, воздух насыщен озоном. Он дрожит. Плечи Анны тоже дрожат.
– Не показывайте Лягушонку мой автограф, – говорит Анна.
– Не волнуйтесь. Никто его не увидит. – Я и сам еще его не видел.
– Я давно не чувствовала себя так хорошо, Дэн, – она по-прежнему не оборачивается. – Как будто и не было этих лет. Этих двадцати лет.
– Я не хочу становиться воспоминанием, Анна.
– Ты и не был воспоминанием. Никогда.
Дорого бы я дал, чтобы мои пальцы были покрыты сейчас цветочной пыльцой. Но они не покрыты пыльцой.
Они сжимают каминную кочергу.
Выбор был не очень велик: каминные щипцы, каминная лопатка и каминная кочерга. Я остановился на кочерге, она сделана из латуни, она тяжела – гораздо тяжелее щипцов и лопатки, тоже латунных. Отполированная рукоять украшена головой дракона, младшего братца садовых драконов.
У Анны Брейнсдофер-Пайпер нет никаких шансов.
Удар получается сокрушительным, кочерга входит в темя Анны, как нож в масло, все это сопровождается глухим стуком, за которым следует еще один стук: Анна валится на пол с проломленным черепом. Зрелище не из приятных, эстетикой здесь и не пахнет. При других обстоятельствах я предпочел бы пистолет Лягушонка, но присутствие в доме кухарки Кирстен связало меня по рукам и ногам.
Лишний шум ни к чему.
Как бы то ни было, я добился своего: Анна ни секунды не страдала из-за смерти дочери, она не успела
