родители всегда были набожными христианами.
— Верно. Я верил в Бога, мистер Шредер, пока Бог не оставил меня.
— Пожалуйста, зови меня Кит. Как-то я прочитал историю об одном заключенном, который тоже сидел в подобной камере. О молодом человеке по имени Даррел Кларк из Западного Техаса, кажется, из Мидланда. Он убил нескольких человек при разборках наркоторговцев, его приговорили к смертной казни и отправили в Эллис. Находясь в камере смертников, он начал читать Библию и стал верующим. Когда все апелляции были отклонены и назначили дату казни, его это не испугало. Он ждал смерти, ибо она означала его вступление в царство Божие. Мне кажется, эта история очень показательна.
— И в чем ее смысл?
— А смысл в том, что тебе предстоит умереть, и ты точно знаешь, когда это случится. Такое дано очень немногим. Солдат на поле боя тоже иногда чувствует себя смертником, но всегда есть шанс, что он останется жив. Думаю, некоторые жертвы ужасных преступлений предчувствуют скорую смерть, но у них совсем нет времени, чтобы привести свои мысли в порядок. Ты знал дату казни за много месяцев, а теперь, когда пришел последний час, самое время обратиться к Богу.
— Я в курсе истории Даррела Кларка. Его последними словами были «Отче! в руки Твои предаю дух Мой». Евангелие от Луки, глава 23, стих 46. Последние слова распятого Иисуса перед смертью на кресте. Однако вы упускаете одну важную деталь, Кит. Кларк убил трех человек, убил жестоко и после вынесения смертного приговора не настаивал на своей невиновности. Он был виновен. А я — нет. Кларк заслуживал наказания, но не смерти, а пожизненного заключения. Я же невиновен!
— Верно, но смерть есть смерть, и в конце ты остаешься один на один только с Богом.
— Так вы хотите меня убедить, что в свой последний час я должен вернуться к Богу и забыть эти девять лет?
— Ты обвиняешь в них Бога?
— Да! Послушайте, что со мной случилось, Кит! Мне было восемнадцать лет, я верил в Бога, помогал церкви, конечно, иногда совершал проступки, как и все мальчишки, но ничего серьезного. Когда тебя всю жизнь воспитывают в такой строгости, это естественно. Я хорошо учился, с футболом вышла накладка, но я не подсел на наркотики, не бил людей и не входил в банды. Я собирался учиться в колледже. А потом по какой-то неведомой мне причине вдруг все рухнуло. Я в наручниках и сижу в тюрьме. Моя фотография на первых полосах газет. Я объявлен виновным еще до суда. Мою судьбу решают двенадцать белых, половина из которых добропорядочные баптисты. Прокурор — методист, судья — пресвитерианка, по крайней мере их имена значились в списках прихожан. Еще они трахались, но мы все, наверное, не можем устоять перед зовом плоти. Во всяком случае, многие. Они трахались и делали вид, будто судят меня по справедливости. А присяжные были обычными, не хватавшими звезд с неба гражданами. Помню, когда они приговаривали меня к смерти, я посмотрел на суровые и неумолимые лица этих христиан и подумал, что мы молимся разному Богу. И это правда! Как может Господь позволять своим детям так часто убивать? Ответьте, пожалуйста!
— И Божии люди часто совершают ошибки, Донти, но Господь — никогда! Ты не можешь обвинять Его.
После вспышки эмоций Донти снова обмяк и, упершись локтями в колени, повесил голову.
— Я был хорошим христианином, Кит, и посмотрите, во что превратился.
Вернулся Робби и подошел к камере. Время Кита вышло.
— Ты помолишься со мной, Донти?
— Зачем? Я молился первые три года, а мои дела шли все хуже. Я мог молиться по десять раз на дню, но это бы все равно ничего не изменило.
— Понимаю. Ты не против, если я помолюсь?
— Пожалуйста.
Пастор закрыл глаза. Ему было трудно молиться — Донти не спускал с него глаз, Робби нервно переминался у входа, а время неумолимо приближалось к шести. Кит попросил Господа придать Донти сил и мужества и смилостивиться над ним. Аминь.
Потом он поднялся и похлопал парня по плечу, по-прежнему не веря, что меньше чем через час того не будет в живых.
— Спасибо, что пришли, — сказал Донти.
Они снова обменялись рукопожатием. Дверь с лязгом распахнулась, и Кит вышел, уступая место Робби. Часы на стене показывали 17.34, а все остальное не имело значения.
Предстоящая казнь человека, который настаивал на своей невиновности, не вызвала никакого интереса у национальных средств массовой информации. В этом не было ничего необычного. Однако похожие на акты мести поджоги церквей привлекли внимание нескольких продюсеров. Беспорядки в школе подлили масла в огонь, а вероятность крупномасштабных столкновений на расовой почве не могла остаться незамеченной. Направление Национальной гвардии в Слоуне только повысило интерес к событиям, и к вечеру в город прибыли фургоны с передвижным телевизионным оборудованием из Далласа, Хьюстона и других центров, вещавших на всю страну. Едва стало известно, что человек, выдающий себя за настоящего убийцу, хочет сделать признание в живом эфире, бывшее здание вокзала превратилось в настоящий магнит, который притягивал всех находившихся в городе журналистов. Пока Фред Прайор пытался хоть как-то навести порядок, Тревис Бойетт стоял на ступеньках и разглядывал репортеров и камеры. Со всех сторон к нему тянулись микрофоны. Фред, находившийся рядом, с трудом сдерживал напиравших журналистов.
— Тихо! — крикнул он и кивнул Бойетту: — Можешь начинать.
Тревис был похож на оленя, который попал в луч прожектора и замер, не в силах пошевелиться. С трудом сглотнув, он начал:
— Меня зовут Тревис Бойетт, и это я убил Николь Ярбер. Донти Драмм не имеет никакого отношения к ее смерти. Я действовал в одиночку. Я похитил ее, несколько раз изнасиловал, а потом задушил. Тело я спрятал, а не бросал в Ред-Ривер.
— Где оно сейчас?
— В Миссури. Там, где я его закопал.
— Почему вы это сделали?
— Я не могу остановиться! Я изнасиловал немало женщин. Иногда меня ловили, иногда — нет.
Такого репортеры явно не ожидали — они несколько секунд приходили в себя.
— Так вас уже судили за изнасилование?
— Да, четыре или пять раз.
— Вы сами из Слоуна?
— Нет, но я жил здесь, когда убил Николь.
— Вы знали ее?
Дана Шредер уже два часа не отходила от телевизора, настроенного на Си-эн-эн, и ждала новостей из Слоуна. До сих пор показали всего два коротких репортажа о волнениях и Национальной гвардии. Дана видела, каким идиотом выставил себя губернатор. Однако скоро события стали стремительно развиваться. Увидев на экране лицо Тревиса Бойетта, она громко воскликнула:
— Вот он!
Ее муж находился в тюрьме со словами утешения человеку, осужденному за убийство, а на экране был тот, кто это убийство совершил.
Джоуи Гэмбл зашел в первый же бар, который попался ему по дороге из офиса Агнес Таннер. Он уже успел выпить, но еще неплохо соображал. В разных концах зала были установлены большие телевизоры: один — настроен на спортивный канал, а второй — на Си-эн-эн. Увидев, что идет репортаж из Слоуна, Джоуи приблизился к экрану. Он слышал выступление Бойетта и его рассказ об убийстве Николь.
— Сукин сын! — не удержался он, чем вызвал удивленный взгляд бармена.
Но Джоуи был доволен собой. Наконец он сказал правду, и к тому же теперь объявился настоящий убийца. Донти останется жив. Джоуи заказал еще пива.
