Звягинцев вздохнул.
При всей своей стойкой антипатии к ним он вынужден признать — ни один из спасателей не тянет на маньяка. Хотя… Ведь на маньяке не стоит печать, что он маньяк. Наоборот, все маньяки очень милые люди, никогда не вызывающие подозрений. В практике его отделения был единственный случай поимки серийного убийцы — некоего гражданина Ипатьева, старшего преподавателя кафедры философии университета. Ипатьев был деликатнейшим человеком, с лету цитировал Ницше, Юнга, Шопенгауэра и еще нескольких деятелей, фамилии которых невозможно было произнести без содрогания. В присутствии Ипатьева Звягинцеву хотелось стоять с непокрытой в знак почтения головой и по стойке «смирно».
Если бы Пал Палыч подозревал о наличии студенческого гимна «Гаудеамус», то непременно разучил бы его в угоду старшему преподавателю Ипатьеву. Сам же старший преподаватель называл всех, так или иначе причастных к его делу оперработников «дружочками» и «голубчиками» и легко перескакивал с одного европейского языка на другой («My stomach is out in order» <У меня желудок не в порядке (англ.).>; «Ich habe einen eitrigen Zahn, derbehandelt werden muss» <У меня разболелся зуб, который необходимо вылечить (нем.).>; «Voulezvous faire appeler un medecin» <Пожалуйста, пошлите за врачом (франц.).>). Однако все это великолепие, а также в высшей степени положительная характеристика с места работы не мешали Ипатьеву резать молоденьких девушек, как кур.
Сам же Звягинцев, несмотря на неопровержимые улики, так до конца и не поверил в виновность философа Ипатьева…
Как не поверил бы в виновность никого из спасателей.
Отличные ребята, любимцы девушек, женщин и детей.
Дети ходят за ними толпами и требуют обучить скоростному спуску на лыжах; они дергают за уши собак спасателей в тайной надежде подружиться с ними; они ждут лавин, чтобы увидеть спасателей в деле. Иногда бывают просто love story в лучших традициях О. Генри. На памяти Звягинцева была одна такая, с участием Влада и юного вождя краснокожих, кажется, его звали Леха. Леха вместе с мамашкой занимал номер, который уже после них занимал пропавший Кирилл.
Лехина мамашка обожала горный загар, собственно, она и приехала сюда ради него. Даже толковых лыж у них не было, так, бегунцы из «Спорттоваров». Правда, у Лехи был сноуборд, но тоже очень средненький. И вот, пока мамашка принимала солнечные ванны, Леха и умудрился на этой средненькой доске сломать себе ногу. Парень сидел в номере с загипсованной ногой и тосковал до тех пор, пока Владу, который привязался к пацану, не пришла в голову счастливая мысль соорудить что-то вроде снежной скульптуры для Лехи.
Чтобы ему было не так тоскливо смотреть на огороженный пустырь.
Для этой акции он привлек Иону, Ваську и Юрика Серянова. Ахмет, каждую ночь растрясавший задницу на очередной зазнобе, от участия в ней отказался. Но и без любвеобильного черкеса все получилось славно. Юрик даже соорудил из запчастей снежной пушки некое подобие брандспойта для обливки ледяных скульптур. Уже потом, когда Леха уехал и про него и думать забыли, ледовый городок пополнился изысканными копиями изысканных скульптур. А первым персонажем ледяного городка стал Винни-Пух для Лехи — его они воплотили довольно удачно. Впрочем, что неудивительно — Васька как-то сказал Звягинцеву, а откуда об этом узнал Васька, неизвестно, что когда-то Влад учился в Суриковском институте на скульптора. Но там произошла какая-то темная история, и Влада выкинули из мастерских после третьего курса.
Эта история пришла на ум Звягинцеву просто так, но ее последствия…
Звягинцев даже почесался в паху, что означало крайнюю степень умственного напряжения. Красинская в описании чертовой пещеры все время употребляла термин «скульптуры». Похоже, она была не так далека от истины.
Каждый из спасателей — за исключением дикого Ахмета, у которого из нужного места вырос только член, а все остальное росло из задницы — мог наваять что угодно. Лучше, хуже — это уже другой вопрос. Но ведь особых усилий и прикладывать не надо, если у тебя такие великолепные, такие смирные, такие мертвые натурщики…
И все же… Кем бы ни был этот странный коллекционер, он уже знает, что его тщательно оберегаемая тайна раскрыта.
И предпримет все меры предосторожности. Вот Васька Сикачинский — тот бы нашел тысячу способов совершить преступление и скрыть его. Эти люди во льду — вполне Васькин сюжет, только он бы мог додуматься до такой эстетской холодильной камеры, битком набитой жертвами. В последних четырех романах Васька специализировался на маньяках: маньяк-педофил, маньяк-энтомолог с коллекцией бабочек под мышкой; маньяк-девственник и маньяк — преподаватель квантовой механики. В его последнем романе фигурировал даже маньяк-проводник, обстряпывающий свои темные делишки в международных вагонах и на промежуточных станциях. Опасаясь разоблачения, маньяк инсценировал свое убийство и даже подбросил несколько улик, указывающих на совершенно невиновных людей.
Куда же все-таки делся Васька? В его записке — если это, конечно, была его записка, — указывалось точное время: «БУДУ ЗАВТРА К ВЕЧЕРУ». Завтрашний вечер стал вчерашним, а он и носа не кажет. А может…
Звягинцев затряс головой, отгоняя от себя преступную мысль о виновности Васьки. И, так ник чему и не придя, заснул.
Кошмаров ему не снилось. Вот только пухлая пачка долларов, разросшаяся во сне до фантастических размеров, преследовала его.
…Звягинцев вспомнил об Ольге и обо всех неприятных событиях прошедшей ночи сразу же, как только проснулся.
Ледяной городок мало волновал его, Пал Палыч был глух ко всем проявлениям искусства, и все его пугающее разнообразие не трогало Звягинцева. Он почти всю жизнь прожил в Питере, но в Эрмитаже был только один раз: водил туда двух племянников, приехавших погостить из города Бийска на летние каникулы. «Это чудовищно, папа», — любил говорить ему Володя. Звягинцев вздыхал, но поделать ничего не мог. По- настоящему ему нравилась только одна картина — «Опять двойка», и то только потому, что мальчик, изображенный на ней, был страшно похож на него самого, стриженого шалопая из послевоенного детства.
Но все остальное…
Черт с ним, с этим городком, но если Запесоцкая передумает и начнет массированную кампанию против Ольги? Эта мысль почему-то взволновала Звягинцева, и он, даже не сполоснув опухшую от сна физиономию, отправился к ней.
…Запесоцкая занимала номер двадцать три на втором этаже (в отеле имела место странная нумерация, которая начиналась с верхнего, третьего этажа). Подойдя к нему, Звягинцев деликатно постучал, так деликатно, что даже не был услышан. Помявшись у двери, он уже собрался уходить, когда заметил, что дверь в номер приоткрыта. Даже не задумываясь над тем, насколько правомочен его поступок, Звягинцев легонько толкнул дверь, зашел в номер и сразу же услышал приглушенные голоса, раздающиеся из соседней комнаты: мужской и женский. Это несколько удивило Звягинцева, если учесть, как картинно страдала Запесоцкая по поводу пропавшего Кирилла Позднякова. И вот теперь, пожалуйста… Верь после этого в вечную любовь!
Звягинцев почувствовал себя неловко. Но двинулся ко входной двери как раз в тот самый момент, когда голоса приблизились. Настолько, что можно было услышать самый финал разговора:
— ..надеюсь, что никто и никогда об этом не узнает, — сказал мужчина, и дверь из комнаты распахнулась.
В ее проеме показались сама Запесоцкая и… Марк.
Звягинцев почувствовал себя неудобно.
— Здравствуйте, — сказал он хриплым покаянным голосом. — У вас не заперто…
— Что… Что вы здесь делаете?! — от возмущения у Запесоцкой перехватило дыхание.
— Вот… Пришел… Засвидетельствовать почтение, — брякнул Звягинцев первое, что пришло на ум, и честными глазами обвел присутствующих.
Запесоцкая была в махровом халате с мокрыми после душа волосами. Марк, одетый точно так же, как и накануне в баре, когда он расстался со Звягинцевым, неожиданно смутился.
