даже хорошо. Пока не закончится метель, пока не очистятся перевалы, Ольга находится в относительной свободе и относительной безопасности. Марк не может не понимать, что рано или поздно следствие выйдет на его жену. Должно быть, он уже попытался избавиться от запачканной в крови одежды. Это бессмысленный ход: в таком случае он выступит пособником убийцы. Пусть убийца безумна, но он-то в здравом уме. Но нож, который бросила Ольга, — наверняка там именно ее отпечатки пальцев. Все это будет установлено сразу же.
Интересно, придут они или нет?
Если Марк умный человек, а он умный человек, — они придут.
Звягинцев снял трубку и набрал номер портье.
— Иван?
— Да.
— Пришли ко мне, пожалуйста, пару ребятишек из охраны. Да потолковее. Сейчас.
Положив трубку на рычаг, Звягинцев с грустью подумал о том, что Иван наверняка подошлет к нему Радика с Колей.
«Иначе и быть не может, с моим-то еврейским счастьем».
…Через десять минут в дверь постучали.
— Войдите, — сказал Звягинцев.
Так и есть. В комнату протиснулись Радик и Коля. С возрастом ты становишься провидцем. Пал Палыч.
— Что делать, шеф? — придушенным басом спросил Радик.
— Ничего, душа моя. Ждать.
«Я готовилась убить. Я убила. Я убиваю».
Дорога от коттеджа к отелю заняла гораздо больше времени, чем предполагал Марк. Ольга не могла идти. Она не могла идти, она все время падала в снег и терла, терла, терла им руки.
— Марк? — жалобно просила она. — Марк, посмотри, на них больше нет крови?
— Ну что ты, кара! Абсолютно чистые руки… Не выдумывай!
— Марк… По-моему, у меня на куртке пятна… Это кровь, да?
— Нет никакой крови!
— Марк, она есть… Я стираю ее, а она снова появляется.
— Не говори глупостей! Если ты еще скажешь что-либо подобное, я просто тебя изобью!
— Отец жив, это не правда, что он умер.
— Кара… Я понимаю, как тебе тяжело…
— Марк! Только скажи мне правду, откуда эта кровь?
— Я же говорил тебе…
— Если ты мне еще раз скажешь про кровотечение из носа, я сама тебя ударю… Ты что-то скрываешь от меня. Зачем приходил Звягинцев?
— Он приходил сообщить обо всем.
Ольга снова упала в снег и зарыдала. Марк лег рядом с ней и уткнулся губами в холодную, помертвевшую щеку жены.
От Ольги сильно пахло валерьянкой. Последние часы он только то и делал, что отпаивал ее. Иногда она впадала в страшное молчание — и это пугало Марка больше всего. Лучше бы она кричала, билась головой об пол и рвала на себе волосы.
Роскошные, длинные, иссиня-черные волосы, которые он так любил.
Наконец ему удалось хоть немного привести Ольгу в чувство. Именно тогда, когда они безнадежно опоздали к Звягинцеву. Хорошо еще, что толстый отставник не вручил им повестку с точным указанием времени, а передал все на словах. Вернее, попросил.
Со Звягинцевым нужно быть осторожнее. Осторожнее, осторожнее, повторял про себя Марк. Этот толстый, отвратительно пахнущий пивом и застарелым одиночеством человек вовсе не такой лох, каким хочет казаться. Не такой лох и не такой простак.
С ним еще придется повозиться.
— Вставай, кара! Не нужно лежать на снегу, ты простудишься…
— Марк… Все последнее время я только то и делаю, что лежу на снегу, ночую на снегу, ем этот дурацкий снег, вытираю им руки… Он все время вокруг меня — этот снег.
— Пойдем. Нас ждут.
— Зачем нас ждут? Чтобы мы опознали папу? Но ведь тело уже не может быть папой, правда… Я так и не помирилась с ним. Я так и не попросила прощения… Он, наверное, думает, что я плохая.
— Кара!
— А я всегда была очень хорошая… Я так любила его… Он — единственный, кто был рядом со мной.
— А я? Я ведь тоже рядом с тобой. Всегда был и всегда буду.
— Да, конечно.
— Пойдем…
Наконец-то ему удалось вытянуть Ольгу из снега, и они снова побрели по едва заметной тропинке к отелю. Только еще один раз она остановилась.
Только один раз.
— Что случилось, кара? — забеспокоился Марк.
— Марк, — она подняла голову к летящему навстречу ветру, — Марк… Ты ведь знаешь это. Ты ведь знаешь правду.
— Какую правду?
— Ты ведь знаешь, что это я убила его.
Ольга вдруг засмеялась — страшно, вымученно, из последних сил. На секунду она снова стала безумной, но только на секунду… Он бросился к ней и крепко сжал в объятиях.
— Для меня это не имеет никакого значения. Никакого значения, слышишь?..
До самого отеля они больше не сказали друг другу ни слова.
…А в комнате тринадцать их уже ждали. Толстяк Звягинцев и двое парней хмурого вида. У каждого из них на лбу аршинными буквами было выведено: «Карта не лошадь, к утру повезет».
Звягинцев вынул из кресла свое грузное тело и направился к настороженному Марку и бесчувственной, абсолютно ни на что не реагирующей Ольге.
— Соболезную, — сказал он, обращаясь к ней.
Ольга ничего не ответила. И только спустя секунду, когда до нее дошел смысл сказанного, вяло разлепила губы:
— Где он? Я могу его увидеть?
Звягинцев переглянулся с Марком, и тот отрицательно покачал головой: не стоит.
— Не сейчас, Ольга Игоревна. Чуть попозже…
— А что с Инкой?
— С Инкой?
— С Инессой? С.., папиной женой?
— С ней все в порядке, — Звягинцев вспомнил лежащую без движения и плачущую девушку. — Она жива.
— Да. Она жива, — эхом повторила за ним Ольга.
— Садитесь, — запоздало пригласил Звягинцев.
Марк усадил Ольгу в кресло и сам сел рядом с ней, крепко держа жену за руку.
Звягинцев, все последние часы выстраивавший этот — решающий! — разговор, вдруг растерялся. Он увидел перед собой не монстра, а сломленную горем красивую молодую женщину. Сломленную горем — именно так. Щеки Ольги были пепельного цвета, глаза ввалились, только рот мерцал открытой раной.
Бедняжка.
Она даже не знает, какой демон живет в ней и терзает ее сердце, бедняжка. Бедняжка-убийца, самое кроткое существо, которое только можно себе представить. Звягинцев попытался взять себя в руки: сейчас, чего доброго, ты посадишь ее к себе на колени и начнешь баюкать.
