собранными на затылке, она была удивительно красива. Она была самой красивой из всех. Роскошные девицы, спутницы теневых и легальных воротил, как будто бы сошедшие с подиума, меркли рядом с ней, – может быть, Олег прав: это удивительная женщина.
Цветы все прибывали. Прибывали и подарки: каждый из присутствующих считал своим долгом поздравить именинника, рассыпался в здравицах и прикладывался к ручке спутницы Кожинова. Рядом с Марго все выглядело пошловато-ненастоящими. Все, кроме Кожинова. Они казались идеальной парой: сильный мужчина и слабая женщина. Ее присутствие здесь было немного неестественным, но Марго, кажется, не замечала этого. Она смотрела только на него. Она даже не думала скрывать своих чувств.
Я подумала о том, что через полчаса его не будет в живых и я буду одной из тех, кто спустит курок, – что станет делать она?
Подавленная, с трудом обслужив два столика, я вышла из зала.
Когда потребовалась очередная перемена блюд, банкет, приправленный выступлением звезд и звездочек, которых не смущала жующая публика, был в самом разгаре. Кусая губы, двигаясь как в тумане, я судорожно высчитывала номера: сейчас отработает положенные ей романсы знойная цыганистая субретка с томным голосом, как раз в стиле окружения Кожинова. А вот па-де-де уже не будет: балетных куколок должны были выпустить сразу же за Фигаро.
Пора.
Никем не замеченная, я прошла к подсобке, нащупала рукой прохладный кирпич – он поддался удивительно легко – и вытащила маленький пистолет. Такой я уже держала в руках и даже несколько раз стреляла из него по настоянию Лапицкого. Как только я почувствовала его невесомую успокаивающую тяжесть, волнение прошло. Спрятав оружие в крохотной наколке и взяв по ходу поднос, я вернулась в зал – именно тогда, когда было нужно, должно быть, Лапицкий сейчас был бы мной доволен: ничего подозрительного, чересчур предупредительная, не знающая правил подобных банкетов официантка, которая следит за тем, чтобы на столах не скапливалось больше двух грязных тарелок одновременно. И именно для этого я здесь нахожусь. Беспроигрышная позиция.
Свет в зале был погашен, а софиты выставлены точно так же, как на утомляющих репетициях номера Фигаро.
Сам Фигаро был в центре светящегося круга.
Я знала его номер до мелочей: фламенко, начало монолога, пистолеты, обернутые в фольгу… Я знала его номер до мелочей, но он, как всегда, поразил меня отточенным актерским мастерством. Голос Фигаро бросал вызов сильным мира сего, трудно было бы представить более неудобные реплики для набившихся в зал воров и воришек; но это было уже неважно, Фигаро в совершенстве овладел искусством держать публику. В звенящей тишине он приближался к столику, за которым сидели Кожинов и Марго. Но и этого никто не замечал: случайно выстроенная мизансцена, единственно удачное решение, только и всего. Мне с трудом удалось избавиться от магии его движений, сбросить наваждение и оценить обстановку трезвыми глазами.
Я сразу нашла свою исходную позицию: крохотный пятачок за колонной рядом с одной из почти незаметных дверей, самое темное место в зале, отсюда меня никто не заметит. Я, как опытный ночной грабитель, проскользнула в темноту и слилась с колонной.
А Фигаро уже приступил к пожиранию шоколада: бритвенный прибор, а затем пистолеты. В зале раздались смешки и похлопывание.
Но теперь я смотрела только на ленивого телохранителя: настороженные цепкие глаза, которым плевать на все лицедейство мира вместе взятое. Как только Олег вытянет свой пистолет, он пристрелит актера как собаку, в этом я не сомневалась.
Парень не жилец, ясно.
Напряжение росло. Сейчас он откусит дуло последнего пистолета, почему, черт возьми, в тире я посылала пули только в «молоко»?!. Решение пришло мгновенно, независимо от меня: мальчик, который в первую ночь сказал, что верит мне, который звал меня с собой на свободу, который терпеливо ждал меня в крытой галерее, – он не должен погибнуть! Он должен успеть на самолет в Париж в ноль пятьдесят.
…Он все-таки сделал то, на что его натаскивали, несмотря на сидящую рядом счастливую Марго, женщину его жизни.
Он выстрелил. Четыре глухих хлопка, следующие один за другим.
Наши выстрелы прозвучали почти одновременно, я даже опередила его на какую-то долю секунды. Но я не стреляла в того, в кого должна была стрелять. Кожинов интересовал меня меньше всего, это и без меня сделает Олег. Телохранитель Кожинова, дорогой ахалтекинский жеребец, рухнул, как сноп, с дыркой в голове. Но прежде он все-таки остановил взгляд на колонне, за которой стояла я, в его глазах даже мелькнуло профессиональное озарение, смутное предчувствие догадки. На большее его не хватило. И это была моя работа, отличная работа, выполненная с ледяной головой. Теперь у тебя есть шанс, Фигаро, настоящий шанс.
Но телохранитель за спиной босса никого не интересовал, сам босс, после четырех хлопков, которые даже сначала никто не принял за пистолетные выстрелы, заваливался на стол, заливая кровью белоснежную скатерть, цветы и платье Марго.
Четыре выстрела. Почему четыре, тупо думала я, ведь у Олега было только три патрона. Мой выстрел не в счет, он был адресован другому человеку…
Марго не кричала. Ее лицо исказила судорожная улыбка непонимания, не обращая внимания на темную кровь, забрызгавшую ей платье и лицо, она склонилась над телом Кожинова, нежно и трепетно, так же, как склоняются надо лбом больного ребенка. Происходящее не укладывалось в ее гордой голове.
«Милый, милый, что с тобой?» – в каждом углу огромного зала слышался ее просящий шепот.
Этот шепот влюбленной женщины, казалось, парализовал Олега, он терял драгоценные секунды всеобщего замешательства – одну, две, три…
– Марго! – он и не думал бежать, завороженный женщиной, которую любил. – Марго… Я не…
Это были его последние слова. Он упал, изрешеченный пулями, стреляли сразу из нескольких мест – все уже пришли в себя. Визг женщин переплетался с деловитым спокойствием мужчин, бросившихся к столику Кожинова.
И молчанием Марго.
Убитый актер, лежащий в луже крови на натертом до блеска паркете, казалось, никого не интересовал. Я знала, что это лишь вопрос нескольких секунд, может быть – минуты.
Нужно уходить, ему ты не поможешь, ты сделала все, что могла, трезвая Анна.
Стараясь не привлекать внимания, я вышла из зала, крепко прижимая к груди поднос, который заслонял пистолет, и зажимая рот рукой: скромную девушку стошнило при виде обильно льющейся крови, только и всего.
Должно быть, у меня получилось довольно правдоподобно: никто меня не задерживал, никому до меня не было дела. Увидев на пути в коридор подсобки стайку праздных официанток, я сказала срывающимся придушенным голосом:
– Там… Там убили… Хозяина убили…
Девушки бросились к дверям в зал, которые еще никто не догадался закрыть. Это предоставило мне свободу маневра: все так же имитируя шоковое состояние (на всякий случай) и держась за стену, я добрела до подсобки, как в тумане спрятала пистолет, предварительно стерев с рукояти отпечатки пальцев официантской заколкой. Но стоило мне заложить кирпич на место, в дверях подсобки выросла туша Герберта Рафаиловича.
– Что ты здэс дэлаэшь? – спросил он. Ни следа от армянской вальяжности в голосе и фигуре.
– Там . Убили… – попыталась выкрутиться я.
– Знаю. Что ты здэс дэлаэшь?
– Ничего.
Его моментально ставшие холодными и собранными глаза ощупали меня.
– На выход, бистро, – властно сказал он. – Чэрэз пять минут закроют всэ двэри.
– Что? – не поняла я.
– Чэрэз чэтыре. Машина за углом, «пятерка», пикап.
– Вы? – Я не могла поверить. Толстый метрдотель тоже участвует в этом грязном деле. – Вы тоже…
