полками: от нечего делать я пробежалась глазами по корешкам книг и с удивлением обнаружила, что знакомые буквы не складываются в слова.
Книги не на русском. Ни одной русской книги. Ни единой.
– Странный язык, – я кивнула на книги. – Это ведь не русские книги.
– Это сербский.
– Вы читаете по-сербски?
– Нет. Немного понимаю, на уровне разговорного языка. В сербском нет ничего трудного. Братья- славяне.
Если ты не читаешь по-сербски, тогда зачем тебе такая прорва книг, ни одну из которых ты не можешь понять?
– Тогда зачем…
– Это такой пунктик, – по прошествии времени он научился относиться к своим слабостям довольно здраво, я это видела. – Каждый вечер, перед сном, я беру одну из книг и листаю. Пока не усну. Я уже почти все перелистал.
– А когда они закончатся?
– Начну по новой, – упрямо сказал Андрей. – Это язык женщины, которую я любил. Она понимала его. Она на нем говорила. Я когда вижу эти слова, из которых мало что понимаю, я как будто бы разговариваю с ней.
Я протянула руку и погладила Андрея по щеке, жест вполне уместный, невинный и сострадательный. Но он произвел на Андрея странное впечатление: он перехватил мою руку, крепко сжал пальцы (так крепко, что они моментально заныли) и, не выпуская их, отрывисто сказал:
– Что случилось, Анна?
– Я видела тех, кто тогда избил меня… Тех, кто меня мучил. Вы понимаете, Андрей.
– Кто они? – хмуро спросил Андрей.
– Я не знаю… Дело в том, что моя подруга Настя (прости меня, Настя!)… Она довольно состоятельная женщина. А со всеми этими страшными делами… Словом, я позвонила ей, и она предложила мне снять стресс. У нее очень специфические представления о снятии стрессов. И она потащила меня в казино – в «Монте-Кассино», это недалеко от Центрального Дома художника…
Название казино ни о чем не говорило Андрею, я это видела.
– Настя там делает маленькие женские ставки. Так вот, когда Настя выиграла триста долларов – ей сегодня везло – и мы пошли обменивать фишки на деньги, я увидела этого типа. Вернее – сразу двух. Один такой заматеревший, груда мяса. А второй тот, кого я приняла за интеллигента. Самое удивительное, Настя сказала мне, что он владелец казино. Она ведь там завсегдатай…
С владельцем казино, участвующим в жестоком избиении женщины, я, кажется, несколько перегнула палку: ситуация не выглядела правдоподобной. Но я понимала, что несчастный спецназовец верит каждому моему слову, ему и в голову не придет усомниться: он видел меня избитой и раненой, так что здесь прокола быть не может.
– Я подумала о том, что нужно обратиться в милицию.
– Милиция ни хрена не сделает, – грубо прервал меня Андрей, знакомый с реалиями современной Москвы.
– Не знаю… Но есть еще другое. Если все-таки этому делу дали бы ход…
– Никогда бы не дали, – припечатал Андрей, все так же не выпуская моей руки, только теперь его забытая в моих пальцах ладонь выглядела мягче.
– Но если все-таки… Я все равно не смогла бы пройти через этот кошмар дознавания… Я ведь не сказала никому… Я не сказала даже Михаилу…
Я надолго замолчала. Теперь я скажу самое главное. Самое главное, что должно пронять спецназовца до самых потрохов, истерзанных поруганной любовью. Нужно только все четко рассчитать.
Я закрыла глаза и прижалась лицом к закаменевшей руке Андрея. Меня даже начало трясти. Не очень сильно, но именно это отсутствие силы должно выдать колоссальное внутреннее напряжение.
– И вам тоже. В тот день я была потрясена вашей историей, Андрей. Но они – эти люди, которые ворвались ко мне в квартиру, которые избили меня. Они ведь не только били… Они насиловали меня. Все трое. Несколько часов подряд. Это было так страшно… И так хотелось умереть… И теперь я увидела двоих из них…
Но Андрей не дал мне договорить. То, что произошло с ним в следующую секунду, повергло меня в шок. Он обхватил голову руками, – как будто она должна была взорваться, – упал на пол и стал страшно, сухо кричать. Это было похоже на припадок эпилепсии: все тело его били судороги, оно изгибалось, и казалось, это будет продолжаться вечно. Я на секунду возненавидела себя за то, что использовала запрещенный прием: я знала историю его возлюбленной и теперь решила зеркально повторить ее, чтобы заставить Андрея защитить меня, чтобы сделать его послушным орудием в моих руках. Но я не учла одного: малейшего упоминания, малейшего намека на сходные обстоятельства достаточно, чтобы его и без того нездоровая психика снова дала сбой. Уже не думая ни о чем, я упала рядом с Андреем на пыльный ковер и крепко прижала его к себе.
Будь ты проклята, Анна. Будь ты проклята.
Будь ты проклята.
Не зная, что делать с судорогами, я начала быстро покрывать его искаженное лицо поцелуями: сначала быстрыми и нервными, а затем долгими и успокаивающими:
– Ну что ты, что ты… Ну, успокойся, миленький… Пожалуйста…
И он затих. Он лежал как мертвый, я видела заострившиеся черты его лица, мгновенно постаревшие губы и ставшие тусклыми волосы.
И я заплакала: отчаянно, навзрыд, первый раз так отчаянно и так навзрыд.
Будь ты проклята, Анна. Будь ты проклята. Но уже ничего невозможно изменить. В этом безостановочном потоке слез утонула единственная человеческая мысль: если бы я знала, что все закончится именно так, я бы отдала полжизни, только бы не приходить сюда и не устраивать этот страшный спектакль перед полубезумным спецназовцем.
Мои страшные рыдания на время привели Андрея в чувство: теперь уже он крепко прижимал меня к себе, покрывая мое лицо поцелуями. Легкие вначале, они тяжелели, становились невыносимо долгими, но я не мешала ему, я понимала, что сейчас он целует свою Марию и просит прошения у нас обеих…
– Мария, – прошептал Андрей, зарывшись губами в моих волосах.
Ну что ж, Мария так Мария, мертво подумала я. Это имя мне тоже бы подошло.
Я ждала. Я не знала, что он предпримет дальше. Если я сама отвечу на его поцелуи – это может оскорбить его. Я закрыла глаза и предоставила ему делать со мной все. Что угодно. Все, что угодно. Так похожее на любовь.
…Это действительно было похоже на любовь. Он аккуратно и бережно расстегивал пуговицы у меня на блузке – одну за другой. И когда я осталась лежать обнаженной, не замечая ни корешков сербских книг, ни пыльного ковра, он все еще целовал меня, сжав руки замком за спиной.
Пытка поцелуями продолжалась почти всю ночь: моего тела касались только его губы. Они изучили, выцеловали каждый сантиметр моей кожи, это были странные и разные поцелуи: иногда они приобретали тяжесть желания, но тут же снова становились нежными. Как будто Андрей стегал кнутом свою собственную плоть, как будто бы он ненавидел мужское естество за то, что сотворили мужчины с его возлюбленной. Как будто он просил прощения каждым своим прикосновением. Я уже не прислушивалась к себе, я то впадала в какое-то забытье, то снова приходила в сознание, но его губы, как два верных пса, все время были рядом со мной. И когда в темных углах его захламленного любовного алтаря стала таять тьма, он наконец-то оставил мое истерзанное нежностью тело. Он упал рядом, совершенно обессиленный, и едва разжал распухшие губы.
– Прости меня, Мария, – услышала я его прерывистый шепот. – Простите меня, Анна…
Ему не понадобилось мое прощение. Через несколько секунд он уже спал.
А когда проснулся, я была рядом. Я сидела на ковре уже одетая и держала его голову на коленях. Он резко поднялся и ткнулся затылком в мой подбородок. Я увидела его потухшие, затянутые пеплом глаза и испугалась.
