– Слышала? – Карпик торжествовала.
– Ну, хорошо. Не буду спорить с профессионалами. Тогда зачем ты ее делаешь? Кому ты ее будешь показывать? Соседке по комнате у себя в интернате? Или папиным подружкам?
– Всем папиным подружкам я буду показывать только на дверь.
– Понятно. Ты просто страшная эгоистка. Но почему все-таки черепаха? Потому что у папы такая же? – невинно спросила я, вся внутренне содрогаясь от возможных вариантов ответа. От одного-единственного варианта.
– Нет, у себя на теле папа таких вещей не приветствует. Он говорит, что всегда нужно помнить о том, как будет выглядеть татуировка, когда тебе исполнится восемьдесят семь лет. Не очень приятное зрелище, говорит папа.
Слава богу.
Слава богу, подумала я. Один из подозреваемых отпал, круг сузился. И это знание я получила просто так, за здорово живешь, не прикладывая никаких усилий. Нужно поощрить за это Карпика.
– Так почему черепаха, правда? – снова спросила я смягчившимся голосом.
– Потому что это символ вечности.
– Странно. Я всегда думала, что символ вечности – это змея, кусающая себя за хвост.
Карпик нахмурилась: я видела, что змея, да еще кусающая себя за хвост, на секунду покорила ее воображение. Но потом она решила все же сохранить верность своей черно-красной черепахе.
– Черепаха мне нравится больше.
– Черт с тобой, – вздохнула я.
– Мне нравится, когда ты так говоришь, – засмеялась Карлик.
– Мне тоже. Только не задерживайся здесь, пожалуйста. Папа волнуется, он уже готов начать поиски.
– Он очень злой?
– Он уже устал злиться.
– Хорошо. Скажи ему, что я скоро приду… И еще… Знаешь что… Ты мне дашь ключ?
Я приподняла брови и выразительно посмотрела на Макса.
– Не бойся, – успокоила меня Карпик. – Макс никогда не слушает то, что ему не нужно слушать. Правда, Макс?
– Правда.
Я отдала ей ключ, – в конечном счете она имела на это большее право, чем я, – и поцеловала ее в макушку:
– Долго не задерживайся.
– Может быть, ты придешь к нам с папой вечером?
– Нет. Мы сегодня ночью должны кое-что отснять. И мне необходимо как следует выспаться.
– Что отснять?
– “Эскалибур” с моря.
– Здорово! А мне можно? Только посмотреть.
– Нет. Это будет очень поздно…
Вадик разбудил меня в половине четвертого утра. Нужно было отправляться на съемки ночного “Эскалибура”. Корабль стоял, и было непривычно тихо. Я с трудом поднялась. Я долго не могла заснуть накануне, а когда заснула, то получила причитающуюся мне порцию кошмаров. Вернее, это был один непрекращающийся кошмар: в нем я бродила по бесконечным лабиринтам корабля, одну за другой открывая все двери универсальным боцманским ключом. И за каждой дверью видела убийцу. С родимым пятном вместо лица.
Подушка и простыня были влажными от пота. Если так будет продолжаться и дальше, мне вообще придется отказаться от сна.
– Ты стонала, – сказал Вадик. – Даже ночью не даешь мне покоя.
– Извини.
– Если хочешь не провалить съемку, быстрее собирайся.
– Да, конечно.
Пока я натягивала на себя все имеющиеся в чемодане теплые вещи, в дверь осторожно постучали. Когда Вадик открыл дверь, на пороге нарисовался второй помощник Суздалев. Чисто выбритый и благоухающий немыслимым одеколоном “Красная Москва”.
– Готовы, товарищи кинематографисты? – спросил он.
– Всегда готовы, – ответил Вадик, с укоризной глядя, как я ползаю под кроватью в поисках шерстяных носков.
– Тогда жду вас на кормовой палубе через пятнадцать минут.
…Через пятнадцать минут мы уже стояли возле портальных лебедок и наблюдали, как два матроса под руководством Суздалева спускают на воду небольшую, хрупкую на вид лодку. Она была куда менее внушительной, чем спасательная шлюпка, в которой я нашла папку Митько. Перед тем как опустить ее, Суздалев приказал нам занять места.
– Ваша лодка выглядит… Как-то несерьезно, – попеняла я Суздалеву. Тот поморщился:
– Во-первых, это называется не лодка, а фанц-бот. Он и должен быть легким. Иначе между льдинами не проскочишь. А во-вторых, оставьте ваши замечания при себе.
Кроме нас с Вадиком и Суздалева, в бот погрузился матрос Гена, оказавшийся по совместительству еще и мотористом. Он устроился на корме, возле мотора, зевнул и со скрытой неприязнью посмотрел на нас: черт вас несет на льдины в четыре часа утра, выспаться не даете, черти. Нас аккуратно опустили, и спустя несколько минут бот уже покачивался на тихой воде. От воды шел холод, и я невольно втянула голову в плечи и поежилась.
– Как далеко мы должны отойти? – спросил Суздалев Вадика, расчехляющего камеру. Меня он решил игнорировать.
– Метров на сто – сто пятьдесят. Снимем пару-тройку общих планов, и можно возвращаться. Много времени это не займет.
Господи, зачем я только поехала, подумала я, Вадик бы отлично справился и без меня. Из тягостных размышлений меня вывел Суздалев.
– Держите фонарь, – сказал он, – иначе напоремся на льдину, мало не покажется.
Я безропотно взяла фонарь и поставила его на колени.
– Вам придется держать его повыше.
– Хорошо.
Гена запустил мотор, моментально прорезавший тишину ночи, и бот оторвался от корабля.
Второй помощник подстраховался: льдин оказалось не так уж много, а те, что попадались, мы обходили без всякого труда. Их срез был довольно внушительных размеров, что-то около полуметра, а то и больше. Изловчившись, я коснулась одной из них, и смерзшийся лед обжег меня. Вода тоже оказалась обжигающе холодной.
– Апрель месяц, надо же… В Москве все уже в плащах шастают, а здесь сплошные льды, – сказал Вадик.
– А в Антарктиде круглый год льды, – вклинился моторист Гена, и после этого глубокомысленного замечания все надолго замолчали.
Медленно удаляющийся от нас “Эскалибур” представлял собой почти фантастическое зрелище. Он по-прежнему был слабо освещен и казался наспех вырезанным картонным корабликом, пришпиленным к черному занавесу домашнего театра. Ярко горели только два сигнальных огня – на корме и на борту. Да еще подсвеченная рубка казалась плывущей над невидимыми морем и небом. Приглядевшись к затемненному борту, можно было различить еще одно теплое круглое пятно иллюминатора: кроме нас и вахтенных, не спит кто-то еще, надо же…
– Странно, – задумчиво сказал Суздалев. – Я ведь не включал его.
– Забыли погасить свет в каюте? – спросил Вадик, нацелив камеру на “Эскалибур”.
– Не в своей. Да я и не включал его. Зачем включать свет днем?
– Какие-то проблемы?
