Так или иначе, но ВПЗР тормознулась у Катушкина с мамахен и Шуриком почти на год. И уже через неделю после вселения начала устанавливать свои порядки. Мамахен (такая же сердобольная и безответная, как Катушкин) была выдворена на кухню, сама же ВПЗР угнездилась на фамильной кровати из красного дерева и прибрала к рукам фамильную же китайскую ширму с цаплями. Дислокация самого Катушкина изменений не претерпела: он как спал на раскладном кресле у двери, так там и остался.
К себе за ширму ВПЗР пускала лишь кота Шурика — просто потому, что не пустить его было невозможно: всеми правдами и неправдами животное просачивалось в вэпэзээровский угол, поскольку полюбило новую жиличку сразу и навсегда. Ни Катушкина, ни катушкинской мамахен для Шурика больше не существовало. Но нельзя сказать, что любовь эта была взаимной: ВПЗР терпела Шурика, не больше. А под конец — так и просто возненавидела за излишнюю прилипчивость. Тут-то бы Катушкину и призадуматься во второй раз, экстраполировать ситуацию на себя. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: любовь у ВПЗР никогда не бывает взаимной. Исключительно безответной, «а лучше бы ее и вовсе не было». Взаимная любовь, согласно теории ВПЗР, разжижает мозги и убаюкивает душу. В то время как душа должна страдать бессонницей и быть начеку, чтобы не прошляпить Великий Приход.
Великий Приход: он же — вдохновение, он же — божественное откровение, он же — внутреннее знание. И не одно, пусть и самое качественное соитие, не сравнится с этим умопомрачительным внутренним знанием. А кто думает по-другому есть пошлый обыватель. Лилипут. Человеческий перегной. Одним словом, «шайзе», как сказал бы склонный к немецким дефинициям Катушкин.
Очевидно, Великий Приход впервые настиг ВПЗР за ширмой у Катушкина. По его словам, Приход длился не меньше двух суток: все это время она что-то писала в замусоленной огромной тетради, без перерывов на сон и еду. Затем, когда время Прихода вышло, ВПЗР устроила общий сбор на кухне и зачитала присутствующим свой первый рассказ.
— Ну как? — спросила она у Катушкина и мамахен, когда последняя фраза была произнесена.
— Забористо, — только и смог вымолвить опешивший от дичайшего и довольно путаного потока сознания Катушкин. — Такое впечатление, что ты под кайфом писала. В натуре… Барбитуратов пережрала или кокса нанюхалась.
— Пшел вон отсюда! — парировала ВПЗР, никогда не терпевшая критики в адрес своих экзерсисов. — Быдлятина. Совок. Пигмей. Иди штудируй Сергея Михалкова, идиот!
— А ты что думаешь, мама? — Струхнувший Катушкин тут же попытался юркнуть под крыло мамахен. — Разве я не прав? Не прав?
Мамахен, эта святая женщина (и по совместительству — сотрудница университетской библиотеки), отнеслась к эпи столярию ВПЗР гораздо более благосклонно, чем сын.
— Местами похоже на Джойса, — задумчиво сказала она. — А местами — на Кортасара. Читали Кортасара, деточка?
— Слышала, что есть такой писатель.
— Вы его почитайте, почитайте. Получите истинное наслаждение.
— С Кортасаром понятно, наслаждение и все такое… Хотя наслаждение можно получить и в другом месте. А со мной-то что?
— Добавлю сюда еще Генри Миллера… И — уж вы не обижайтесь — Чарльза Буковски.
— Да плевать на Буковски. Это ведь мой текст. Мой, а не его.
— У вас есть талант. Определенно, — наконец-то вынесла свой вердикт припертая к стенке мамахен.
— Большой или так себе — перевод бумаги?
— Никто не может сказать это наверняка.
— Ну это же просто! — с полоборота завелась ВПЗР. — Талант либо большой, либо его нет вообще. Чего уж тут кота за яйца тянуть?
— Вы талантливы, — сдалась мамахен. — Дерзайте. А время все расставит на свои места.
— Может, послать это в какой-нибудь журнал? Вдруг опубликуют?
— Я бы не рискнула…
— А я рискну. Обо мне все заговорят, вот увидите. Год, максимум два — и вы еще сами гордиться будете знакомством со мной. Экскурсии водить… По местам боевой славы.
— Боюсь, что до этого светлого дня я не доживу. — Мамахен, в отличие от юной ВПЗР, смотрела на жизнь трезво.
Так оно и вышло впоследствии: для того чтобы стать хотя бы мало-мальски известной, ВПЗР понадобилась целая куча времени. Даже за вычетом провальных девяностых. Катушкинская мамахен, как и обещала, до бешеной популярности своей жилички не дожила, скончалась от инсульта за месяц до выхода ее первой книги. Но еще успела подарить ВПЗР компьютер — первый в ее жизни. Этот компьютер ВПЗР так и назвала — «мамахен» (совершенно неожиданный реверанс в сторону покойной, учитывая что ВПЗР никогда не помнит добра. И на благодарность кому бы то ни было не способна в принципе).
История и ее проводник Катушкин умалчивают, в какие именно журналы было послано первое творение ВПЗР. И было ли послано вообще. Но и затеряться в толще времени ВПЗР ему не позволила: по прошествии двадцати лет после написания, изрядно переработанное и дополненное, оно выступило локомотивом сборника рассказов «Звонок ангелу».
Вряд ли имелся в виду Катушкин.
Что касается самого рассказа — он симпатичный. ВПЗР вымарала оттуда всю джойсовщину, миллеровщину и буков щину. А Кортасара сменила на Борхеса.
Хотя у меня большие сомнения, читала ли ВПЗР Борхеса. За пять лет моего Великого (хи-хи-хи) Служения (хи-хи хи) Таланту (у-упс!) я ни разу не видела ВПЗР с печатным изданием серьезнее журнала «Всемирный следопыт». Она принципиально не следит за книжными новинками (вдруг некий, только что вздувшийся литературный прыщ окажется более талантливым стилистом, чем она? То-то будет катастрофа!). Конечно, ВПЗР не такая дура, чтобы отрицать общепризнанные, почившие в бозе авторитеты: она даже публично призналась в любви к Льюису Кэрроллу и заявляла, что ее настольной книгой является сборник пьес Теннесси Уильямса (враки, враки, враки! Настольной книгой ВПЗР является ПиСиПи с закачанной туда безмозглой игрой «7 чудес света», где нужно тупо комбинировать кубики одинаковых цветов, — и будет всем счастье).
— Да, это безмозглая игра, что с того? — крысится ВПЗР, когда я застаю ее за столь малопочтенным для писателя занятием. — Я много и тяжело работаю. И имею право на релакс!
— А как же Теннесси Уильямс?
— Его я прочла сто лет назад. Как, впрочем, и всю мировую литературу. И она, спасибо ей, очень меня обогатила.
Очевидно, приобретение богатства было скоропалительным и случилось не только задолго до меня, но еще и до Катушкина.
Слегка протрезвевший Катушкин пригласил свою спасительницу домой, дабы познакомить ее с мамахен. Мамахен полюбила экстравагантную ВПЗР сразу и навсегда — поскольку та живо напомнила ей… Кого именно — ВПЗР напрочь позабыла, но, скажем, одного литературного персонажа. Девушку. Молодую женщину, цельную и яркую. Несгибаемую. Отважную. Способную на глубокие чувства (хи-хи-хи), сострадание (хи-хи-хи) и самоотречение (у-упс!). Такую встречаешь лишь однажды, чтобы полюбить
