Гиппий. В беге — да.
Сократ. А как же в борьбе? Кто будет лучший борец: тот, кто падает с умыслом, или тот, кто невольно?
Гиппий. Похоже, тот, кто с умыслом.
Сократ. А что в борьбе хуже и постыднее — упасть или повергнуть противника?
Гиппий. Упасть.
Сократ. И в борьбе, следовательно, тот, кто добровольно совершает дурное и постыдное дело, является лучшим борцом, чем тот, кто это вершит невольно.
Гиппий. Похоже, что так.
Сократ. А как же в любом другом телесном занятии? Разве тот, кто крепче телом, не может выполнять оба дела — дело сильного и дело слабого, то, что постыдно, и то, что прекрасно? И когда совершается что-то постыдное для тела, тот, кто покрепче телом, совершает это добровольно, а тот, кто хил, — невольно?
Гиппий. Как будто и в отношении силы дело обстоит таким образом.
Сократ. Ну а насчет благообразия как обстоит дело, Гиппий? Разве не так, что более красивому телу свойственно добровольно принимать постыдные и безобразные обличья, более же безобразному — невольно? Или ты думаешь иначе?
Гиппий. Нет, именно так.
Сократ. Следовательно, умышленное безобразие следует приписать достоинству тела, а невольное — его пороку?
Гиппий. Это очевидно.
Сократ. А что ты скажешь относительно голоса? Какой голос ты назовешь лучшим — фальшивящий умышленно или невольно?
Гиппий. Умышленно.
Сократ. А более негодным — тот, что фальшивит невольно?
Гиппий. Да.
Сократ. Ну а что бы ты предпочел иметь — хорошее или негодное?
Гиппий. Хорошее.
Сократ. Так ты предпочел бы иметь ноги, хромающие нарочно или же поневоле?
Гиппий. Нарочно.
Сократ. А хромота — разве это не безобразный порок?
Гиппий. Да.
Сократ. Пойдем дальше: подслеповатость — разве это не порок глаз?
Гиппий. Да.
Сократ. Какие же ты предпочел бы иметь и какими пользоваться глазами — теми, что умышленно щурятся и косят или же невольно?
Гиппий. Теми, что умышленно.
Сократ. Значит, ты считаешь лучшим для себя добровольно совершаемое зло, а не то, что вершится невольно?
Гиппий. Да, если это зло такого рода.
Сократ. Но разве все органы чувств — уши, ноздри, рот и другие — не подчинены одному и тому же определению, гласящему, что те из них, кои невольно вершат зло, нежелательны, ибо они порочны, те же, что вершат его добровольно, желанны, ибо они добротны?
Гиппий. Мне кажется, это так.
Сократ. Ну а какими орудиями лучше действовать — теми, с помощью которых можно добровольно действовать дурно, или теми, которые толкают на дурное поневоле? Например, какое кормило лучше — то, которым приходится дурно править поневоле, или то, с помощью которого неверное направление избирается добровольно?
Гиппий. То, с помощью которого это делается добровольно.
Сократ. И разве не так же точно обстоит дело с луком и лирой, с флейтами и со всем остальным?
Гиппий. Ты говоришь правду.
Сократ. Ну а что касается норова лошади — будет ли он лучше, если кто из-за него станет скверно наездничать добровольно или же поневоле?
Гиппий. Если добровольно.
Сократ. Значит, такой норов лошади лучше.
Гиппий. Да.
Сократ. Значит, с лошадью менее норовистой ты дела, зависящие от ее норова, будешь добровольно совершать дурно, а с лошадью более норовистой — поневоле?
Гиппий. Конечно же.
Сократ. Не так же ли обстоит дело и с нравом собак и всех прочих животных?
Гиппий. Так.
Сократ. Ну а у человека — например, у стрелка — какая душа кажется тебе достойнее — та, что добровольно не попадает в цель, или та, что невольно?
Гиппий. Та, что не попадает в цель добровольно.
Сократ. Значит, такая душа лучше в стрелковом деле?
Гиппий. Да.
Сократ. А душа, промахивающаяся невольно, хуже той, что делает это добровольно?
Гиппий. В стрелковом деле — да.
Сократ. А во врачебном? Разве душа, добровольно причиняющая телу зло, не более сведуща в искусстве врачевания?
Гиппий. Да, более.
Сократ. Значит, такая душа более искусна, чем та, что не сведуща?
Гиппий. Да, более искусна.
Сократ. Ну а если душа весьма искушена в игре на кифаре и флейте и во всех других искусствах и науках, то разве та, что искушена в них больше, не добровольно погрешает в этом, совершая дурное и постыдное, а та, что менее искушена, разве не совершает это невольно?
Гиппий. Очевидно.
Сократ. Итак, мы бы, конечно, предпочли, чтобы рабы наши имели души, добровольно погрешающие и вершащие зло, а не невольно, ибо души эти более искушены в подобных делах.
Гиппий. Да.
Сократ. Что же, а собственную свою душу разве не желали бы мы иметь самую лучшую?
Гиппий. Да.
Сократ. И значит, лучше будет, если она добровольно будет совершать зло и погрешать, а не невольно?
Гиппий. Однако чудно бы это было, Сократ, если бы добровольные злодеи оказались лучшими людьми, чем невольные.
Сократ. Но это вытекает из сказанного.
Гиппий. По-моему, это неверно.
Сократ. А я думаю, Гиппий, что и тебе это кажется верным. Ответь же мне снова: справедливость не есть ли некая способность или знание[19] или то и другое вместе? Ведь необходимо, чтобы она была чем-то таким?
Гиппий. Да.
Сократ. А ведь если справедливость — это способность души, то более способная
