Америка не в состоянии в силу своего внутреннего устройства.
Америка идет к своему закономерному концу, и, прежде всего, это выражается в крушении традиционных американских ценностей.
Социологический опрос, проведенный в США Институтом Харриса, показал, что только 17 процентов американцев готовы стремиться к достижению более высокого уровня жизни, тогда как 70 процентов предпочли, чтобы их научили, как лучше устроить жизнь, имея в своем распоряжении лишь базовые товары и услуги. Только 22 процента опрошенных высказались за создание более эффективных технических систем, а большинство (66%) предпочли бы создание более гуманного образа жизни. Все это еще раз подтверждает, что самая антигуманная система не может разрушить полностью человеческое в человеке. Чингисхан и Гитлер с их антигуманными системами были обречены, потому что противоречили природе человека. Именно поэтому фатально обречена и Америка, именно поэтому у нее нет будущего.
«Я свидетельствую»*
[* Выступление на круглом столе в Союзе писателей России, посвященном событиям октября 1993 г. Опубликовано в газете «Литературная Россия», 20.12.1993 г.]
3 октября я пришел в район Дома Советов около часа дня. Поразило огромное количество милиции и военных, по моим примерным подсчетам, не менее 30—50 тысяч. Одних только машин в окрестностях стояло с тысячу. Несколько раз я пытался поговорить с работниками милиции, предъявляя им свои документы и прося их предъявить свои. Ни один из них документы не показал. От большей части милицейских офицеров сильно пахло водкой. Некоторые вели себя вызывающе.
Около 3 часов я подошел к Смоленской площади. Садовое кольцо перегораживали сомкнутые ряды автобусов и тяжелых грузовиков. Здесь также были сосредоточены большие силы милиции и ОМОНа, но его руководство, как я понял уже через несколько минут, не предприняло попыток остановить здесь демонстрацию, а, напротив, как бы специально заманивало людей в ловушку. Я лично слышал, как по милицейской рации неоднократно раздавался приказ: «Снимайте посты, отходите в переулки». И милиция и ОМОН в основном организованно снимали оцепление и уходили.
Здесь я присоединился к демонстрантам и вместе с ними беспрепятственно, не встретив ни одного милиционера, дошел до здания мэрии. Какие-то личности пытались «курочить» не успевшие уехать милицейские машины, но их действия сразу же пресекались демонстрантами, в абсолютном большинстве своем настроенными мирно и желавшими только справедливости и восстановления законного правопорядка в стране.
Около 15.30 от здания мэрии началась стрельбы из автоматов, заставляя демонстрантов ложиться на асфальт или отходить на противоположную сторону проспекта. Здесь были первые жертвы со стороны народа.
Отогнав от мэрии людей, со стороны которых не было ни одного выстрела, милиция и ОМОН открыли проход к Дому Советов, организованно сняв оцепление и отведя его, судя по всему, на заранее подготовленные позиции.
Колонны демонстрантов беспрепятственно подошли к Дому Советов, где начался митинг, на котором преобладали ликующие нотки победы. Призыв Руцкого идти на захват мэрии и «Останкина» был поддержан большинством присутствующих, уверенных, что власть в стране уже поменялась.
Примерно в 16.30 тысячи безоружных людей двинулись к мэрии, скандируя в сторону милиции и ОМОНа: «Переходите к нам!» И некоторые действительно переходили. Со слезами на глазах демонстранты братались с солдатами. Запомнились взволнованные слова одного из них: «Пусть будет проклята эта власть, превратившая мою семью в нищих».
В ответ на попытки провокаторов бить стекла в мэрии демонстранты кричали: «Немедленно прекратите, это же наше!» Как и в предыдущих случаях, и милиция, и ОМОН организованно отошли. «Взяв» мэрию, демонстранты с ликованием вернулись к Дому Советов, где продолжился митинг.
Около шести часов на площади стали выкликать молодежь «брать Останкино». Обыкновенные люди из толпы, ничем не вооруженные, садились в машины. В одной из них подъехал и я. По дороге направляющиеся к телецентру говорили: «Когда нас соберется много, они сами откроют нам двери». Колонна машин беспрепятственно прошла по всей Москве. Не было сделано ни одной попытки ее остановить.
Возле «Останкина» толпились люди, не более 1500 человек, среди них корреспонденты. Много зевак. Около 19.00 тяжелый грузовик протаранил входную дверь в телецентр. Оттуда раздались выстрелы (был тяжело ранен молодой безоружный парень), а затем грохнул взрыв, осветивший вход. Из здания телецентра трассирующими пулями били по безоружной толпе. Люди легли на асфальт, стали отползать. Падали убитые и раненые. Слышу женский крик: «Что делают подонки — народ расстреливают!». Попытки малочисленной группы вооруженных чем попало (очень слабо организованной) подавить огневые точки, стрелявшие по безоружным людям, оказались безуспешными.
Возвращаясь из Останкина, где в десятом часу не прекращались выстрелы, я долго шел по Москве, удивляясь полному отсутствию милиции.
Все виденное убеждало меня: события 3 октября являлись спланированной акцией. По чьему-то единому приказу милиция и ОМОН «играли в поддавки» с демонстрантами, и, во-вторых, они первыми не побоялись пролить кровь безоружных людей, начать кровавые беспорядки.
4 октября, днем, придя в редакцию «Литературной России», я был остановлен у входа в здание группой молодых людей, которые заявили мне, что расположенные здесь газеты закрыты и выходить больше не будут. Я ответил, что хочу пройти в здание и убедиться в этом сам. У меня попросили документы. Я — в ответ попросил их. Но ни один из этой компании (было их человек 10) не осмелился предъявить свое удостоверение. Меня обозвали «провокатором» и ушли за своим начальником. Тут один из «охранников» все же вытащил свое — студенческое удостоверение — и показал его мне. Я предъявил билет члена Союза писателей.
Наконец пришли четверо и повели меня к начальнику, сначала на пятый этаж. В кабинете главного редактора «Литературной России» я увидел беспорядок, на столе хлеб, открытые банки, бутылки с иностранными этикетками. Несколько человек смотрели телевизор, двое копались в редакционных бумагах.
Начальника здесь не было, и мы спустились на четвертый этаж. В кабинете главного редактора газеты «День» А. Проханова было что-то вроде штаба, сидели человек 12, закусывали. На столе — тушенка, кильки, те же импортные бутылки. Здесь у меня еще раз проверили документы, заглянув при этом в какой-то список: не значусь ли я в нем.
Вели себя по-хозяйски: не обращая на меня внимания, рылись в бумагах — несколько по внешнему виду евреев, несколько, судя по их лексике, арбатских лавочников, один молдаванин, один работник контрольного управления мэрии (который, мне показалось, здесь всем и заправлял). Все отрекомендовались «демократическими офицерами».
— А не стыдно ли вам, господа «офицеры», врываться в чужой кабинет, рыться здесь, пить, закусывать? — спросил я.
— Нет, теперь все это наше и здесь будут выходить наши газеты. Коммунистов и фашистов разгоним. «Белый дом» должен быть разрушен до основания, чтобы остались только развалины, мы их будем показывать, как музей, ну, как дом Павлова в Волгограде!
— А не смущает ли вас, что погибнут тысячи людей?
— Нет, этих не жалко, мы будем строить новую Россию.
Особо агрессивно был настроен молдаванин, возмущавшийся тем, что «фашистский» Верховный Совет поддерживал Приднестровскую республику: «Если бы не поддержка из России, мы бы давно с ней разобрались!»
— Но даже если вы сейчас удержитесь у власти, — заметил я, — ведь ясно, что она носит незаконный характер, и все указы нынешней администрации санкционированы только военной силой.
