О трагическом чувстве жизни

Бог, которого мы жаждем, Бог, который должен спасти нашу душу от небытия, гарант нашего бессмертия, должен быть Богом, обладающим свободной волей. Дело в том, что Бог не может быть Богом потому, что Он мыслит, Он Бог потому, что Он действует, творит; Бог не созерцатель, а творец. Бог-Разум, Бог теоретический, или созерцательный, каковым является Бог теологического рационализма, это Бог, который растворяется в своем собственном созерцании. Этому Богу соответствует, как мы увидим, блаженное видение как высший опыт вечного блаженства. В конце концов, этот Бог - квиетист, ведь разум по самой природе своей является квиетистом.

Остается еще одно знаменитое доказательство, доказательство от всеобщего признания, единодушного согласия всех народов в вере в Бога. Но это доказательство не является, строго говоря, рациональным, и к тому же доказывает оно существование не рационального Бога, объясняющего Вселенную, а Бога сердечного, побуждающего нас жить. Мы могли бы назвать Его рациональным только в том случае, если бы мы верили, что разум пользуется более или менее единодушным признанием, принят всеобщим голосованием народов, в случае, если бы разум превратился для нас в vox populi, который, как говорится, vox Dei{185}.

В это верил трагический и страстный Ламенне{186}, который сказал, что жизнь и истина это одно и то же - дай-то Бог! - и провозгласил единый, универсальный разум, вечный и священный (Essai sur l'indifference, IV part., chap. XIII). Он прокомментировал изречение Лактанция «надо верить либо всем, либо никому»

- aut omnibus credendum est aut nermni, - и высказывание Гераклита о том, что всякое индивидуальное мнение ложно, и тезис Аристотеля о том, что самое надежное доказательство это согласие всех людей, а главное - слова Плиния (в Paneg. Trajard LXII) о том, что ни один не обманет всех, ни все - одного, nemo omnes, neminem, omnes fefellerunt. Дай-то Бог! И закончил изречением Цицерона (De natura deorum, Ub. Ill, cap. И), согласно которому следует верить нашим старшим, даже если у нас нет на то разумных оснований, maioribus autem nostris, etiam nulla ratione reddita credere.

Да, предположим, что мнение древних о том, что божественное пронизывает всю Природу, универсально и неизменно и что такова отеческая догма, ??????? ??????, по выражению Аристотеля (Метафизика, кн. VII, гл. VII); это доказывало бы лишь то, что существует некий мотив, который ведет народы и людей - будь то всех, почти всех или многих - к вере в Бога. Но, может быть, это иллюзии и заблуждения, коренящиеся в самой человеческой природе? Не начинают ли все народы с того, что верят, будто Солнце вращается вокруг них? И разве не естественно, что все мы склонны верить в то, что отвечает нашему желанию? Вслед за У.Германом (см.: Christlicbe systematische Dogmatik, том Systematische christliche Religion, из собрания Die Kultur der Gegenwart, P.Hinneberg) мы говорим: «Если Бог существует, то разве возможно, чтобы Он так или иначе не дал нам знать об этом, неужели Он не хочет, чтобы мы нашли Его.» ?

Конечно, это желание благочестиво, но оно не разумно в прямом смысле этого слова, точно так же как мы не стали бы приписывать разуму изречение: «Если ищешь Меня, то находишь», принадлежащее Августину, верившему в то, что именно сам Бог и заставляет нас искать Его{187}.

Этот знаменитый аргумент предполагаемого единодушного признания народов, который с верным инстинктом использовали древние, является, в сущности и переходя от коллективности к индивиду, не чем иным, как так называемым моральным доказательством, которое применил Кант в своей Критике практического разума. Оно выводится из нашего сознания - или вернее из нашего чувства - божественного и является не рациональным в строгом и точном значении этого слова, а витальным, а потому может быть отнесено не к Богу логическому, не к ens summum, простейшему и абстрактнейшему Бытию, не к неподвижному и бесстрастному перводвигателю, не к Богу Разуму, наконец, который не страдает и не желает, но только к Богу биотическому, к существу сложнейшему и конкретнейшему, к Богу страстному, который страдает и желает в нас и вместе с нами, к Отцу Христа, прийти к которому возможно только через Человека, только через Сына Его (см. Иоанн XIV, 6), к Богу, откровение которого является историческим, или, если хотите, анекдотическим, но не философским и не категорическим.

Единодушное признание - предположим, что такое возможно! - народов, или, иначе говоря, всеобщее желание всех человеческих душ, осознающих свою человечность как потребность в цели и смысле Вселенной, это желание, которое является не чем иным, как самою сущностью души, заключающейся в ее стремлении вечно пребывать в своем существовании и не прерывать непрерывность сознания, приводит нас к Богу человеческому, антропоморфическому, который, будучи проекцией нашего сознания на Универсальное Сознание, придает человеческую цель и смысл Вселенной и не является ни ens summum, ни primum movens, ни творцом Вселенной, одним словом, приводит нас к Богу, а не к Идее-Богу. Это Бог живой, субъективный, ведь Он - не что иное, как объективированная субъективность, или универсализированная личность. Этот Бог является не чистой идеей, а волей, и воля в Нем первее разума. Бог есть Любовь, а значит, Воля. От Него исходит разум, Слово, но сам Он, Бог Отец, есть прежде всего Воля.

«Нет никаких сомнений в том, - пишет Ричль (Recht-fertigung und Versohnung, III, глава. V), - что духовная личность Бога в старой теологии, ограничившей ее функциями познания и желания, определялась весьма несовершенно. Религиозное понятие не может не приписывать Богу также и атрибут духовного чувства. Но старая теология исходила из того, что чувство и аффект суть признаки ограниченной и тварной личности, и трансформировала идею блаженства Бога, например, в вечное познание Им самого себя, а гнев Господень - в обыкновенное намерение наказать грех». Да, тот логический Бог, что познавался via negationis, был Богом, который, строго говоря, не испытывал ни любви, ни гнева, ибо не знал ни радости, ни страдания, то был Бог, лишенный и муки, и славы, Бог нечеловеческий, и справедливость Его - справедливость рациональная, или математическая, а стало быть несправедливость.

Атрибуты Бога живого, Отца Христа, следует выводить из Его исторического откровения в Евангелии и в сознании каждого верующего христианина, а не из метафизических умозаключений, которые приводят только к Богу-Ничто Скота Эриугены, к Богу рациональному или пантеистическому, к Богу атеистическому, наконец, к некоему обезличенному Божеству.

Дело в том, что к Богу живому, к Богу человеческому, ведет не разум, а дорога любви и страдания. Тогда как разум скорее отделяет нас от Него. Невозможно вначале познать Его, а затем полюбить; начинать надо с любви, прежде, чем познавать, надо полюбить, пожелать Его, почувствовать голод по Богу. Познание Бога является результатом любви к Богу, и познание это почти ничего общего не имеет с рациональным познанием. Ибо Бог неопределим. Стремление определить Бога означает попытку ограничить Его в нашем уме, а следовательно убить Его. Как только мы пытаемся определить Его, в нас возникает ничто.

Идея Бога так называемой рациональной теодицеи это не более, чем гипотеза, такая же, как, к примеру, идея эфира.

Эфир же, в действительности, является не чем иным, как гипотетической сущностью, и имеет значение лишь постольку, поскольку объясняет нам то, что мы пытаемся объяснить с ее помощью: свет, электричество или универсальную гравитацию, и только в том случае, если эти факты невозможно объяснить каким-либо иным способом. Точно так же и идея Бога является гипотезой, которая имеет значение лишь постольку, поскольку она объясняет нам то, что мы пытаемся объяснить с ее помощью: существование и сущность Вселенной, и до тех пор, пока эти вещи не находят лучшего объяснения каким- нибудь иным способом. А поскольку на деле мы объясняем это с помощью этой идеи не лучше и не хуже, чем без нее, постольку идея Бога, это предельное предвосхищение основания, бьет мимо цели.

Но если эфир это не более, чем гипотеза для объяснения света, то воздух это, напротив, нечто такое, что мы непосредственно чувствуем; и даже если с его помощью мы не будем объяснять феномен звука, у нас всегда остается прямое ощущение воздуха, а главное его недостатка в моменты удушья, голода по воздуху. И точно таким же образом, уже не идея Бога, но сам Бог может стать для нас реальностью,