— Ник нуждается в заботе, это верно. Но кто будет о нем заботиться — я или Пам, ему все равно. Он не замечает разницы. — В этот момент сын забился в руках Сабрины и заплакал. Пытаясь успокоить его, Сабрина выронила трубку. Подняв ее с пола, она сказала: — Я уронила телефон, извини.
— Он опять скулит. Что-нибудь не так?
Ей захотелось крикнуть: «Все не так! Все!» — но она сдержалась. Николас по обыкновению обвинил бы ее в пессимистическом отношении к действительности. Она не раз пыталась уверить мужа, что дело не в ее пессимизме, а в том, что она реально смотрит на вещи, но это был глас вопиющего в пустыне. Муж ничего не желал слушать. Поэтому она сказала:
— Не знаю, в чем дело. Возможно, он проголодался. Пам говорила, что за ужином он почти ничего не ел. А может, у него расстройство желудка? Или ушко болит? Увы, он не в силах сказать, что его беспокоит…
— Если бы ты вернулась домой пораньше, тебе не пришлось бы так долго играть в угадайку.
— Как ты можешь так говорить?
— Могу, потому что следить за ребенком — твоя прямая обязанность!
— Говорю же тебе, ему все равно, кто за ним следит. Если бы я приехала раньше, это ничего бы не изменило.
— А вот для меня это изменило бы многое, — заявил Николас. — Мне бы не пришлось несколько раз отпрашиваться с заседания правления, чтобы тебе позвонить.
— Между прочим, я давно уже дома, а вот ты все еще в Чикаго, — резонно заметила Сабрина.
— Потому-то я так упорно до тебя и дозванивался, — изрек Николас, пропустив ее замечание мимо ушей. — В последнюю минуту всплыли кое-какие проблемы, поэтому мое возвращение откладывается до завтра. Если мы все уладим к полудню, то я буду дома в пять тридцать.
— Но в шесть мы должны быть у Тейлоров! — воскликнула Сабрина. Сын снова зашелся в плаче, и она поняла, что на какое-то время совершенно о нем забыла. Посадив малыша себе на колено она вновь принялась его покачивать. Нельзя было ни на мгновение выпускать его из рук. Ники-младший постоянно заваливался то на один бок, то на другой.
— Мне хватит получаса, чтобы принять душ, побриться и переодеться.
Сабрина вздохнула, сосчитала про себя до десяти и заговорила снова, увещевая мужа:
— Ник, но мы договорились, что, перед тем как идти в гости, с сыном побудешь ты. Надо же мне привести себя в порядок! Если малыша не укачивать, он так раскричится, что испортит нам весь вечер…
— Ты испортила его, Сабрина. Как только он начинает плакать, ты сразу же берешь его на руки. Между тем он должен знать, что криком ничего не добьешься.
— Должен, да… Но не знает! — воскликнула Сабрина, которую бесила неспособность мужа понимать элементарные, казалось бы, вещи.
— Тебе поможет миссис Хоскинс.
— Миссис Хоскинс не справится с Ники. У нее радикулит.
— Неужели она не оказывает тебе никакой помощи?
— Она меня раздражает, — сухо сказала Сабрина. Она раз намекала мужу, что миссис Хоскинс было бы неплохо заменить специалистом по уходу за детьми, который проводил бы у них в доме большую часть дня. Тогда у нее появилось бы наконец свободное время. Но, поскольку Николас относился к болезни сына не слишком серьезно, миссис Хоскинс обрела в его лице ценного союзника.
— Чем же, интересно? Миссис Хоскинс неплохо справляется с хозяйством, — произнес Николас те самые слова, торые Сабрина ожидала от него услышать. — Без нее ты бы вымоталась до крайности.
«Я и так уже вымоталась до крайности!» — подумала Сабрина. Она дорого бы дала, чтобы бросить эти слова в лицо Николаса, но знала, что пользы от этого не будет. Николас видел только то, что хотел видеть. И так было всегда — с первого дня их знакомства. Тогда, впрочем, это устраивало Сабрину, поскольку будущее представлялось им обоим в розовом свете. С рождением Ники в дом пришла беда. Сабрина страдала, но Николас жил, как и прежде, будто ничего не случилось.
— Ты не сможешь вылететь из Чикаго пораньше? — спросила Сабрина, чувствуя, как под тяжестью Ника ее мышцы стали наливаться свинцом.
— Нет.
— Ну хотя бы на час!
— Я здесь не в игрушки играю. У меня деловая поездка. Кроме того, я не один, в соседней комнате меня дожидаются двенадцать человек. Давно, между прочим, дожидаются. Полчаса, не меньше.
Сабрина была слишком раздражена, чтобы обращать внимание на его слова.
— Придется позвонить Тейлорам и сказать, что мы опоздаем.
— Не глупи. Ты же знаешь, до какой степени у них все расписано. Они не могут перенести обед на другое время, поскольку после этого идут в театр.
— Тогда пусть начинают без нас. Мы как раз успеем ко второй перемене блюд.
— В этом нет необходимости. Говорю же тебе, я вернусь домой вовремя.
— Но мне-то помочь ты уже не успеешь! Господи, Ник, не могу же я все делать сама! Донна, согласившись посидеть с мальчиком, оказывает нам любезность, но она доберется от своей клиники до нас не раньше шести тридцати. Это означает, что миссис Хоскинс придется присматривать за Ники как минимум полчаса, а она…
— Мне надо возвращаться на совещание, Сабрина, — прервал ее Николас.
— А самое главное, не хочу я идти к этим Тейлорам!
— Увидимся завтра. Привет.
— Но мы так ничего толком не решили… Ник… Ник? Чтоб тебя черти взяли! — крикнула она в трубку, презирая себя и за бранные слова, вторые она произнесла, и за сварливые нотки в голосе. Прежде она ничего подобного себе не позволяла… Пока не родился Ники.
Едва сдерживая слезы, она отшвырнула телефон и присела на кровать. Энергии, накопленной за два дня свободы, как не бывало. Реальность снова предстала перед ней во всей своей неприглядности. Сабрину ожидали бесконечные часы сидения у кроватки сына, безмерная усталость и душевная боль. Те два благословенных дня, что она провела вдали от дома, освободили ее, пусть и на короткое время, от ответственности за больного сына. Она вновь ощутила удивительную, уже забытую легкость бытия. Стоило ей, однако, вернуться домой, как свинцовое бремя ответственности снова легло на ее плечи.
Николас — в который уже раз! — ее подвел. Что ж, она сама должна была догадаться, что так именно и будет. В последнее время он все больше уходил в работу. Конечно, она могла себе сказать, что он делает это во благо семьи, поскольку их благосостояние все увеличивалось, а общественный статус рос, как на дрожжах. Могла бы — и даже не раз говорила, — но по какой-то непонятной причине утешения ей это не приносило.
Опустив голову, она всмотрелась в черты Николаса-младшего. Если бы он ответил взглйдом на ее взгляд, протянул к ней ручонки, дернул ее за волосы, назвал бы мамой — счастливее человека, чем она, было бы не сыскать, прочем, «мамой» — это слишком. К чему требовать у Провидения невозможного? Она была бы счастлива даже в том случае, если бы Ники сделал простейшее открытие, что его голосовые связки способны воспроизводить звуки, повинуясь его желанию.
Но Ники такого открытия не сделал. Звуки, которые он раздавал, были непроизвольными и сопровождали состояния дискомфорта, неудовольствия или — очень редко — элементарной физической радости бытия, которые он испытывал.
При всем том он был очень красив. У Ники Стоуна-младшего кожа была белая и гладкая, как атлас. А еще у него были на удивление длинные, загнутые вверх ресницы, огромные карие глаза и светлые кудряшки, которые, когда на них падал луч света, сверкали, словно отлитые из золота. Сабрина, чтобы подчеркнуть красоту ребенка, очень нарядно его одевала. Впрочем, Ники и без всех этих ярких одежек как магнитом притягивал к себе взгляды.
Такова была суровая реальность: красивая оболочка заключала в себе поврежденный разум. Жестокий, необъяснимый парадокс. Если бы случилось невероятное и кто-нибудь предложил забрать у Ники всю его красоту, заменив ее пусть на самый заурядный, но здравый рассудок, Сабрина согласилась бы на подобный обмен, не колеблясь. Но это было невозможно.
