Сдаваться он, похоже, не собирался.
— Так Вознесенный из-за этого тебя вызвал? Дело в твоих видениях?
— Дело всегда в них, — просто ответил Талос.
Остаток пути они прошли в молчании.
Зал военного совета располагался в самом сердце корабля — огромное круглое помещение с четырьмя высокими двустворчатыми дверями, открывавшимися на четыре стороны света. Астартес подошли к южной двери, рядом с которой возвышалась пара гигантских фигур.
Двое Чернецов, избранных воителей Вознесенного, несли молчаливую стражу. Каждый боец в этом элитном подразделении был облачен в один из немногих уцелевших комплектов бесценной терминаторской брони. С массивных наплечников из сверкающего серебра и черной стали щерились черепа саблезубых львов Нострамо. Талос узнал воинов по знакам отличия на доспехах и кивнул в знак приветствия.
Один из терминаторов, по броне которого вились надписи из выгравированных золотом нострамских рун, прославляющих его многочисленные победы, встретил Талоса и Кириона низким рыком.
— Братья, — сказал он, раскатывая каждый звук.
— Чемпион Малек.
Отвечая, Талосу пришлось глядеть вверх. Ростом за два метра, он и сам был на голову с лишним выше большинства смертных — но Малек в древней терминаторской броне приближался к трем.
— Пророк.
Голос, гудевший из клыкастого шлема, брякнул металлом.
— Вознесенный вызвал
Свои слова он подчеркнул угрожающим движением когтистой перчатки, по которой пробегали энергетические всполохи.
— Тебя, — повторил Чернец, — и только тебя.
Кирион привалился к стене, широким жестом пропуская брата вперед. Его театральный поклон заставил Талоса улыбнуться.
— Входи, пророк, — произнес другой Чернец.
Талос узнал его по тяжелому бронзовому молоту, который стражник держал на плече. Вместо полуметровых бивней, любимых Малеком, терминаторский шлем второго воина украшал зловещего вида костяной рог, торчавший посреди лба.
— Благодарю тебя, брат Гарадон.
Талос давно уже бросил попытки отучить остальных называть его «пророком». С тех пор как Чернецы переняли эту привычку у Вознесенного, прозвище распространилось по всему кораблю и пристало намертво.
В последний раз оглянувшись на Кириона, Талос вошел в зал. Двери со скрежетом и шипением сомкнулись у него за спиной.
— Ну что, — обратился Кирион к безмолвным гигантам-терминаторам, — как жизнь?
В комнате были только двое: Талос и Вознесенный. Двое, сидящие друг против друга у овального стола, за которым некогда умещалось две сотни воинов. По периметру комнаты выстроились ряды отключенных когитаторов и вокс-установок. Столетия назад их обслуживали многочисленные рабы легиона и целая армия сервиторов. Теперь все силы поредевшей команды «Завета» сосредоточились на мостике и других жизненно важных секциях корабля.
— Талос, — раздалось драконье рычание с противоположного конца стола.
Темнота была абсолютной, настолько глубокой, что даже Талосу понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться и начать различать очертания фигуры собеседника.
— Мой пророк, — продолжал Вознесенный.
Голос его напоминал утробное ворчание варп-двигателей.
— Мое око в незримом.
По мере того как мрак перед глазами Талоса рассеивался и картина прояснялась, из темноты выступал силуэт, отдаленно напоминающий человеческий. На Вознесенном был тот же древний доспех, который столь почитали Чернецы, но… измененный.
Извращенный. В буквальном смысле. По поверхности брони то и дело пробегали отблески варпа — но от колдовских огней в комнате не становилось светлее.
— Капитан Вандред, — отозвался Талос, — я явился по вашему приказу.
Вознесенный медленно выпустил воздух из легких — звук, выражавший наполовину изумление, наполовину насмешку, дуновением ветра пронесся по комнате. У существа это было ближайшим аналогом смеха.
— Мой пророк. Когда наконец ты перестанешь употреблять мое старое имя? Это уже не смешно. Не оригинально. Наши забытые звания ничего не значат. Ты знаешь это не хуже меня.
— Я вижу в них смысл.
Талос смотрел, как Вознесенный движется к столу. С каждым шагом существа зал ощутимо вздрагивал.
— Поделись со мной своим даром, Талос, а не предвзятыми обвинениями. Я это контролирую. Я не пешка Губительных Сил, не инструмент их воли.
Комната вновь содрогнулась, когда Вознесенный сделал следующий шаг.
— Я. Контролирую. Это.
Талос сузил глаза, услышав давно знакомую песню.
— Как скажете, брат-капитан.
Его слова вызвали еще один протяжный вздох, одновременно нежный и угрожающий, как лезвие, ласкающее обнаженную плоть.
— Говори, Талос, прежде чем я потерял остатки терпения. Я потворствовал твоей прихоти отыскать вращающийся в пустоте кусок камня. Я позволил тебе вновь ступить на землю нашего погибшего мира.
— Моей прихоти? Моей
Талос грохнул кулаком по столу. Удар был достаточно сильным, чтобы по крышке побежала сетка трещин.
— В видении мне явился осколок нашего мира, плывущий в беспросветной тьме, и я привел нас туда. Даже если ты не веришь, что это знамение, корабельная команда пополнилась сотней новых сервиторов. И
Вознесенный перевел дыхание. Воздух втягивался в его мутировавшую гортань с таким звуком, словно неподалеку завывал баньши.
— Ты будешь обращаться ко мне с должным уважением, брат.
Слова ничего не значили, но завуалированная угроза, мягкая, как касание кошачьей лапы, заставила Талоса похолодеть.
— Я перестал уважать тебя, когда ты превратился в… это.
— Устав следует соблюдать. Мы — Восьмой легион. Мы не поддались тому безумию, что поглотило остальных, потерпевших вместе с нами поражение на Терре.
На это нашлась бы сотня ответов, и каждый из них с равной вероятностью гарантировал бы Талосу безвременную кончину. Тяжело сглотнув, воин просто сказал:
— Да, сэр.
Сейчас было неподходящее время для споров. Да и когда оно было подходящим? Слова ничего не могли изменить. Скверна слишком глубоко укоренилась в Вознесенном.
— Отлично, — улыбнулось существо. — А теперь поведай мне, какие еще истины ты узрел. Расскажи о том, что имеет значение. Расскажи мне о войнах и… назови тех, кому суждено погибнуть.
И Талос заговорил, вновь погружаясь в огненную пучину воспоминаний…
