проклятия».
Узас усмехнулся.
— Я виноват в каждом убийстве, которое когда-либо случалось на освященных палубах «Завета», да?
— В каждом? Нет. Однако на твоих руках кровь многих из них. Не отрицай.
Он не отрицал. Отрицание в любом случае не поможет ему и не спасет.
— Стало быть, суд надо мной закончен. Исполняй приговор.
Узас опустил голову, чувствуя, как оба сердца забились сильнее. Вот… вот оно. Его череп покатится. Больше не будет боли. Никогда больше.
Однако пророк не потянулся к оружию. Тишина заставила Узаса поднять глаза в вялом и притупленном удивлении.
— Тебя судили, — Талос говорил так же аккуратно, как Узас оправдывался, — и ты связан законом Легиона.
Узас бесстрастно стоял, храня молчание.
— Суд приговорил тебя. Ты окрасишь перчатки в красный цвет последнего обета грешника. Когда твой повелитель потребует твоей жизни, ты подставишь горло под лезвие его клинка.
Узас фыркнул, почти рассмеявшись. Эта традиция была редкостью даже в дни славы Восьмого Легиона, и он сомневался, что спустя столько осталось много банд, где она практикуется. На Нострамо членов банд и семей, которые нарушили данные клятвы, порой приговаривали к отсроченной казни, чтобы те смогли отработать свои прегрешения очищающими поступками перед свершением последнего правосудия. Традиция родного мира татуировать руки приговоренных просочилась в Легион в виде более наглядного окрашивания перчаток. Руки, запятнанные красным цветом греха, говорили миру, что ты живешь с чужого попущения и тебе больше никогда нельзя верить.
— Почему бы просто меня не казнить?
— Потому что у тебя есть долг перед Легионом, который ты должен исполнить перед тем, как тебе будет позволено умереть.
Узас задумался настолько, насколько он вообще над чем-либо еще задумывался.
— Остальные хотели моей смерти, не так ли?
— Да. Но остальные не командуют. А я — да. Решение принимал я.
Узас посмотрел на брата. Спустя какое-то время он кивнул.
— Слышу и повинуюсь. Я окрашу руки.
Талос повернулся, чтобы уйти.
— Встречаемся на мостике через час. Нужно решить последний вопрос.
— Атраментары?
— Нет. Думаю, они погибли вместе с «Заветом».
— Звучит непохоже на Атраментаров, — заметил Узас.
Талос пожал плечами и удалился.
Дверь закрылась, и Узас снова остался в одиночестве. Он посмотрел на свои руки, последний раз видя их облаченными в полночь. Чувство утраты было достаточно реальным, чтобы вызвать у него дрожь.
А затем он огляделся в секундном замешательстве, ломая голову, где найти красную краску.
Она ударилась затылком о стену так сильно, что вздрогнула.
— Извини, — прошептал Септим.
Октавия заморгала, но глаза продолжали слезиться.
— Идиот, — усмехнулась она. — А теперь отпусти меня.
— Нет.
Их одежда зашелестела, соприкоснувшись. Он ее поцеловал, очень слабо, его губы едва прикоснулись к ее губам. У него был привкус масла, пота и греха. Она опять улыбнулась.
— Ты на вкус как еретик.
— Я и есть еретик, — Септим придвинулся ближе. — Так же как и ты.
— Но ты не умер, — она постучала по уголку рта. — В конце концов, вся эта ерунда про Поцелуй Навигатора оказалась мифом.
Он улыбнулся в ответ.
— Просто не снимай повязку сегодня ночью. Не хочу умереть.
В этот момент дверь открылась.
В проеме стоял Талос, который качал головой. Громадный воин издал раздраженное ворчание.
— Прекратите, — сказал он. — Немедленно идите на мостик.
Она увидела, что за ним следуют несколько ее слуг. Не Пес. Безымянные. Те, которые ей не нравились. Она поникла в объятиях Септима, приложив голову к его груди и слушая, как колотится сердце.
Закрыть глаза было ошибкой. Она вновь увидела Эзмарельду. Это целиком и полностью убило в ней желание.
Рувен вошел последним. Он поднял руку, приветствуя Первый Коготь, который в ожидании стоял вокруг гололитического стола широким полукругом.
Трон, который являлся точной копией кресла из черной бронзы, принадлежавшего Возвышенному, пустовал, как и возвышение, некогда занимаемое Атраментарами.
Над этой мыслью стоило подумать. Пророк никогда не проявлял желания быть предводителем, и для Первого Когтя станет большей честью быть произведенными в Атраментары. Они какое-то время будут эффективными телохранителями, по крайней мере пока из свежего притока детей-рабов не вырастет следующее поколение легионеров.
Рувен оглядел работу экипажа стратегиума, отметив различия в форме. Большинство смертных было либо в лишенной знаков различия флотской форме экипажа «Завета», либо в темных одеяниях слуг Восьмого Легиона, однако несколько дюжин людей на различных постах явно принадлежали к бывшим рабам Красных Корсаров. Большая их часть носила красные одежды слуг падшего Ордена.
Последний раз, когда Рувен появлялся на палубах корабля Повелителей Ночи, от экипажа «Завета» разило несчастьем — опьяняющей смесью изнеможения, страха и сомнений, которые постоянно витали в воздухе, когда смертные находились поблизости от Возвышенного. Своего рода нектар. Здесь же он смешивался еще и с едким запахом напряжения. Колдуну было жаль их, порабощенных собственными страхами. Несомненно, подобное существование было бы невыносимо.
Он встал рядом с Первым Когтем у гололитического стола. Там был и Люкориф, который присел на соседней консоли, сгорбившись, словно горгулья. Присутствовали также двое рабов: седьмой и восьмая. Он проигнорировал их, не удостоив приветствия. Им вообще не следовало находиться здесь.
— Братья. Нам многое нужно обсудить. У нас собственный корабль, мы свободны от утомительной паранойи Возвышенного, и галактика в наших руках. Куда отправимся?
Казалось, Талос занят этим самым вопросом, изучая прозрачное изображение нескольких близлежащих солнечных систем. Рувен воспользовался моментом, чтобы бросить взгляд на остальных.
Весь Первый Коготь смотрел на него. Прямой и горделивый Меркуциан. Ксарл, опирающийся на громадный клинок. Сайрион, скрестивший руки на нагруднике. Узас, окрасивший руки в красный по приказу Легиона, наклонившийся вперед и опирающийся костяшками на проекторный стол. И недавно примкнувший к ним Вариэль, стоящий облаченным в полночь. Его доспех был перекрашен, а стиснутый кулак Красных Корсаров на наплечнике раздроблен ударами молота. Апотекарий продолжал носить наруч нартециума и рассеянно сжимал и разжимал кулак, заставляя пронзающий шип выскакивать каждые несколько секунд. Тот со щелчком покидал гнездо и спустя мгновение втягивался обратно до тех пор, пока сжатие кулака Вариэля вновь не приводило его в действие.
На него смотрели даже рабы. Седьмой с механическим глазом и оружием, пристегнутым к хрупкому,
