имеет права вынуждать свидетеля отказываться от юридической защиты. Поэтому он прибыл сюда и готов давать показания в рамках, предусмотренных законом.
Повернувшись к телеаппаратуре, Манделл сказал:
— Но он не намерен подыгрывать вам и телекомпаниям! Он не выйдет к кафедре!
— Мистер Манделл, если ваш клиент не выйдет к кафедре и не выполнит свой гражданский долг, нам придется обвинить его в неуважении к комиссии!
— Только не перед камерами! Если вы хотите проводить слушания, проводите их. И я дам вам свидетеля. Но если вы намерены устроить римский цирк, ответ будет отрицательным! — твердо заявил Манделл.
Председатель постучал по столу, поправил галстук, отпил воды и подал знак телевизионному режиссеру, который тотчас прошептал свои указания в микрофон, прикрепленный к наушникам. Уже подготовленные к работе камеры были повернуты в нужных направлениях; одну из них навели на председателя. Колби заговорил, глядя прямо в объектив:
— Я хочу объяснить общественности и телезрителям, следящим за ходом этих исключительно важных для безопасности страны слушаний, почему место свидетеля пусто.
Он указал на кафедру, возле которой сидели Ли Манделл и Джеф Джефферсон. Увидев направленный на него объектив камеры и пустую кафедру, юрист положил свою трубку, подался вперед и перебил председателя:
— Господин председатель, если вы собираетесь что-то объяснять телеаудитории, я хочу, чтобы вы знали — я потребую время для нашего объяснения того, почему место свидетеля пусто.
Натянув на лицо приветливую, дружелюбную улыбку, Колби посмотрел в объектив камеры.
— Пожалуйста, мистер Манделл. Я уверен, все захотят узнать, почему люди, получающие огромные доходы благодаря нашей свободе предпринимательства, отказываются отвечать на вопросы и тем самым оказывать помощь конгрессу Соединенных Штатов. Несомненно, любой лояльный гражданин этой страны охотно дал бы здесь показания.
— Господин председатель! Если вы собираетесь просветить общественность по этому вопросу, я требую, чтобы вы сделали это всесторонне и полно. Ответ свидетеля на самый невинный вопрос способен поставить под угрозу его законное право не отвечать на опасный, провокационный вопрос.
Манделл привстал со своего кресла.
Председатель улыбнулся.
— Значит, вы признаете, мистер Манделл, что свидетелю есть что скрывать?
— Господин председатель, я лишь утверждаю, что комиссия не вправе лишать свидетеля законной защиты, принуждая его к даче показаний или делая инкриминирующие выводы из его отказа. Если мы промолчим, завтра вы спросите свидетеля о его личной жизни, о том, спит ли он со своей женой, как часто он это делает, и даже… пользуется ли презервативами!
Манделл посмотрел в упор на председателя. Торжествующая улыбка Колби исчезла. Он поглядел на Манделла и спросил себя, случайно юрист упомянул презервативы или он знал о событиях истекшей ночи.
Выражение лица Манделла явственно говорило о том, что его последняя фраза не заключала в себе случайного совпадения. Он взял трубку и начал раскуривать ее. Когда пламя задрожало над табаком, Манделл сказал:
— Господин председатель, я прошу комиссию устроить небольшой перерыв.
Колби с облегчением удовлетворил эту просьбу, встал из-за стола и удалился.
Манделл ждал в маленьком кабинете под залом заседаний. Он сделал так, чтобы кое-кто знал, где его можно найти. Колби вошел в комнату и настороженно огляделся по сторонам.
— Здесь нет «жучков», — сказал Манделл.
— Что вы имели в виду… когда упомянули… презервативы? — спросил наконец председатель.
Манделл не дал прямого ответа. Он начал раскуривать трубку, потом произнес:
— «Вспомните, погибал ли кто невинный, и где праведные бывали искореняемы?» Иов, если я не ошибаюсь. Глава четвертая. Правильно?
— Подлый еврей! — взорвался Колби. — Значит, вы все подстроили. И Килцер тоже в этом участвовал. Вы все!
— Хм, — произнес Манделл, — я бы не стал обвинять юриста в стремлении помешать правосудию. Если только вы не хотите, чтобы вас обвинили в клевете и учинили иск на миллион долларов.
Лицо председателя стало багровым, однако он не осмелился раскрыть рот.
После долгого молчания Колби сказал:
— Хорошо. Чего вы хотите? Чтобы убрали телекамеры? Этого?
— Вам всегда легко со мной договориться. Я знаю, что ваши коллеги хотят появиться на телеэкране. Я знаю, что вы хотите баллотироваться в сенат и вам нужна реклама. Поэтому давайте придем к компромиссу. Вы обещаете пропустить других сценаристов, которые не намерены давать показания, а после я не буду возражать против того, чтобы вы предстали перед телекамерами.
— Вы не хотите, чтобы эти сценаристы появились на телеэкране, да?
— Я не хочу, чтобы вы запятнали всю индустрию, — поправил Манделл.
— Могу сказать вам следующее: мы обвиним их в неуважении к комиссии.
Эта угроза была произнесена менее решительным тоном, чем предыдущие.
— Делайте то, что находится в пределах полномочий вашей комиссии. Только не устраивайте из этого цирка, — твердо заявил Манделл.
Председатель задумался, протер свою вспотевшую лысину.
— Хорошо, — сказал он. — Мы избавимся от сценаристов. После этого впустим в зал телевизионщиков.
— Договорились, — сказал Манделл, протягивая руку.
Но Колби отказался пожать ее. Он лишь повторил с неприязнью: «Договорились» — и шагнул к двери.
— Вы мне не поверите, но я хочу сказать вам — я не планировал случившегося.
Колби явно не поверил ему. Он выскочил из кабинета, хлопнув дверью.
Комиссия занялась оставшимися авторами. Им задавали лишь те вопросы, которые давали почву для обвинения их в неуважении к комиссии. Десять авторов отказались давать показания. Левая пресса назвала их «голливудской десяткой». Комиссия рекомендовала своим коллегам из Палаты представителей обвинить их в неуважении к государству.
Наконец телевизионщиков впустили в зал заседаний. Большинство членов комиссии были довольны тем, что до этого момента камеры отсутствовали. Телезрители не знали сценаристов и не интересовались ими. Но теперь появились свидетели — актеры. Публика хорошо знала их, это усилило общий интерес к слушаниям.
Со дня начала работы телевизионщиков Манделл настаивал на том, чтобы Джеф Джефферсон сидел рядом с ним. Юрист хотел, чтобы всякий раз, когда операторы показывали его, на экране также появлялось бы типично американское лицо Джефа — серьезное, обеспокоенное, умное, внушающее доверие.
Манделл сознавал, что опасные показания могут еще прозвучать в дальнейшем. Несколько звезд были допрошены комиссией приватно; они признались в связях с коммунистами, оказании им материальной помощи и даже членстве в партии. Теперь им предстояло дать показания публично и покаяться. Поэтому постоянное присутствие в зале наряду с кающимися грешниками невинного человека вроде Джефа напоминало бы аудитории о том, что не все актеры являются или были коммунистами.
Накануне дня, обещавшего стать последним днем слушаний, Манделл обедал с Джефом в ресторане «Романов». Многие люди останавливались у их стола, чтобы поздравить Манделла, успешно справившегося со слушаниями, особенно по вопросу о ТВ. Кое-кто даже шутил о том, как Манделл «подставил» председателя, но юрист тотчас обрывал этих людей.
Тогда они начинали восхищаться мужеством Джефа, ежедневно сидевшего на слушаниях и рисковавшего своим будущим ради гильдии и ее членов. Когда Манделлу в третий раз выразили восхищение тем, как ловко он подстроил ловушку для председателя, юрист, рассердившись, решил покинуть
