испортили.
Закончив разговаривать с ними, Ирвин Коун повернулся к девушке, стоявшей перед Доктором. Ее платье было опущено с одного плеча, высокая идеальная грудь обнажена. Коун снова начал целовать сосок, но его интерес пропал. Эрекция исчезла и не возвращалась.
Они укололи его в самое чувствительное место. Подвергли опасности крупную сделку, осуществление которой требовало хитрых маневров. Доктор стал засовывать грудь девушки обратно под платье.
Актриса, которую еще не отверг ни один продюсер или режиссер, испытала сильное унижение. Ею пренебрег агент. Да, он был Доктором Ирвином Коуном. Но все же агентом.
— Я сделала что-то не так? — спросила она, боясь, что невольная оплошность погубила многообещающую карьеру.
— В другой раз, — сказал Доктор.
Он выпроводил ее из кабинета, в очередной раз напоминая себе, что ему следует преодолеть слабость к доступным дешевкам. Это напоминало секс в больничном чулане во время скучных ночных дежурств.
Доктор быстро выработал свою стратегию. Когда в Нью-Йорке приближалась полночь, он позвонил домой Джанет Флинн. Она только что вернулась с прогона нового спектакля и еще не спала. После нескольких любезностей, которыми Доктор не забывал награждать своих сотрудников, он задал женщине неожиданный вопрос, заставивший ее на мгновение замолчать.
— Джанни, что Кларк Форд хочет сделать в этой жизни сильнее всего?
Смелая, решительная Джанет честно ответила:
— Только не работать на телевидении!
Разъяренный Доктор засмеялся.
— Мне это известно, Джанни. Я просил сказать, что он хочет сделать. В театре. В какой-то пьесе. Может быть, он всегда мечтал стать режиссером. Или имеет какое-то тайное желание. Наверняка имеет. Какое?
— Я не знаю, — уклончиво ответила она.
— Только ты одна близка к этому замкнутому человеку. Если он и говорит с кем-то, то только с тобой, — не сдавался Доктор.
Все это было правдой. Все это заставляло Джанет Флинн проявлять молчаливость, типичную для священников, докторов и юристов. Она работала с такими людьми, как Доктор, Спенс Гоулд, Фредди и Бадди, но не доверяла им. Она знала, что может своей откровенностью причинить вред Кларку Форду. «Замкнутый» человек имел одно желание. Ему нравилась одна пьеса. Он видел в ней достоинства, которые не признал бы ни один продюсер. Даже те продюсеры, которые всегда говорили: «Кларк, найдите пьесу, в которой вы хотите сыграть, и я займусь ею, даже не читая!» Все игнорировали эту вещь. Она плохо читалась. Бесформенная, неясная, с глубоко скрытой идеей, она принадлежала будущему. Джанет Флинн пришлось признать, что и ей она не понравилась.
Возможно, именно это обстоятельство заставило женщину ответить Доктору. Она чувствовала, что Кларк слишком надолго сосредоточил свое внимание на плохой пьесе.
— Ему нравится одна вещь, но никто не хочет ее ставить, — сказала Джанет. — Какой продюсер, в конце концов, решится выбросить пятьдесят тысяч долларов в надежде на то, что Кларк Форд из благодарности согласится сыграть в его следующей постановке?
— Конечно, я понимаю. Продюсер должен прислушиваться к своему внутреннему голосу, — сказал Доктор. Уже собираясь положить трубку, он вдруг спросил:
— Если я окажусь в Нью-Йорке завтра вечером, я смогу поужинать с Фордом?
— Попытаюсь это организовать, — сказала Джанет.
— Сделай это, — велел Доктор и добавил: — Как называется эта пьеса? Та, что ему нравится?
— «Король, королева, пешка», — ответила Джанет.
— О чем она?
— В этом вся проблема. Никто не знает. Даже автор.
— Пришли экземпляр в мой отель к завтрашнему вечеру, — попросил Доктор.
Он положил трубку, рассеянно почесал мошонку и вспомнил о глупой блондинке. Он вернулся из библиотеки в спальню, лег в постель к своей жене, и смутное желание умерло естественной смертью.
Кларк Форд был худым, мрачным человеком. Вечно убегая от самого себя, он испытывал облегчение, лишь воплощая образы других людей. Актерская игра была для него не только работой, но и психотерапией. То, что Форд осмеливался совершать на сцене, он никогда не мог сделать в своей сложной, запутанной жизни. В свое свободное время он постоянно искал любви, теплоты, душевной близости.
Когда он сталкивался с ними, актер не понимал этого. А если понимал, то не мог принять их, и в конце концов сомневался в других людях — чтобы не сомневаться в себе самом. Он был женат четыре раза. Каждый его брак заканчивался неудачей. Два раза — разводом, один раз — самоубийством жены; четвертый брак признали недействительным.
Дети Форда были бесконечно далеки от него. У актера не оставалось времени на общение с ними, поскольку он постоянно тратил его на попытки разрешения собственных проблем, бегство от страха. Он всегда считал себя одиноким, свободным мужчиной и искал все более молодых потенциальных жен. Стройное, крепкое тело Форда позволяло ему не замечать своего возраста, оправдывать свою сексуальную активность и выбор партнерш.
Все эти сложные и очевидные проблемы отражались на его работе. Из-за них он отдавал себя искусству с большей энергией, чем любой другой актер. Каждый выход на сцену становился актом самооправдания. Если публика принимала его, она прощала ему все недостатки. По крайней мере на один вечер он обретал отпущение грехов.
Только после премьеры, после статей, в которых его хвалили за великолепную, сдержанную игру, настроение Форда улучшалось. Получив порцию одобрения, он мог расслабиться.
Когда это происходило, Кларк Форд на один-два месяца становился относительно счастливым человеком. Неэгоистичным любовником. Он мог думать о женитьбе. Мог делать все доступное обыкновенным людям.
Именно поэтому он не добился большого успеха в кино. Фильмы не служили источником регулярного одобрения. После съемок актер уходит со студии и видит результат лишь через несколько месяцев. Не слишком большое утешение.
Он стал лучшим американским театральным актером главным образом потому, что больше ему было некуда пойти. Он знал, что умрет, если потерпит поражение на Бродвее.
Конечно, иногда его постигали там неудачи. Последняя произошла пять месяцев тому назад. Сам он получил, как обычно, хорошие отклики прессы, но пьесу нашли слабой, и спектакль умер через три недели. Это была серьезная вещь. Комедии прощают глупость, драме — никогда.
Лишенный своего утешения, Форд замкнулся в себе. Он ненавидел продюсера, ненавидел автора, ненавидел всех, кто уверял его, что эта пьеса достойна его талантов. В самые тяжелые моменты он ненавидел Джанет Флинн, хотя и знал, что ни на кого на свете не может положиться так, как на нее. Когда-то у него был с Джанет короткий роман. Она оборвала эту связь, потому что предпочитала представлять его интересы, а не быть женой или любовницей Форда. А для того, чтобы представлять его интересы профессионально и честно, она должна была быть эмоционально свободной.
Когда Джанет позвонила актеру после своего полуночного разговора с Доктором, Форд подошел к телефону весьма неохотно. Она видела в нем капризного мальчика. Уговаривала его, зная, что он нуждается в этом. Говорила то, что он хотел услышать. Он отвечал в своем обычном стиле. Отвергал ее ободрения и лесть.
Наконец, когда она разыграла обиду и Форд решил, что его цель достигнута, актер открыл путь к примирению.
— Не знаю, почему я так обращаюсь с тобой, Джанет. Ты — единственный человек, который понимает меня. И любит.
Эти слова он произносил, когда занимался с ней любовью. Они служили сигналом, извещающим о том, что он готов отдать себя в руки Джанет и следовать ее указаниям.
— Кларк, — начала Джанет, — вчера вечером мне позвонили с побережья…
