— Эту землю мы всем народом сложили, — указал дед немцу. — И я тут с отцом силу клал. А теперь, видал, прелесть какая стала — природа, озеро, рыба, воздух легкий, и народ окрест кормится. Уж полвека тут так стало, а была пустошь, овраг, ничего не было…
Немец сумрачно поглядел на прохладное озеро, сиявшее на солнце, ему было все равно — хорошо тут или худо, он хотел поскорее наесться лапши.
Алеша увидел с берега пруда, что его деда чужой человек повел убивать, и побежал им вослед. Он бежал и чувствовал свое сердце, бившееся вслух от своей силы и от близости страшного врага.
— Дедушка, дедушка! — закричал Алеша. — Ты его не бойся, я тут. Это неприятель.
Дед обернулся на внука:
— Какой он неприятель? Он фашист Ай-Гитлер! Неприятели раньше были, они были в крымскую, в турецкую кампанию… А это просто так себе, одна гадюка…
— А ты убей его! — сказал Алеша.
— Обожди, не спеши, — ответил дед. — Война — это ум, а не уличная драка.
В курене дед достал котелок с остатком кулеша, отрезал ломоть хлеба и вытер деревянную ложку пучком травы.
Фашист сел у входа в курень на овчину деда, положил револьвер возле себя и протянул руку за ложкой.
— Потерпишь! — упредил его дед. — Вы за что ж на нас осерчали-то, к чему войной пошли?
Немец сказал что-то, поднял револьвер и наставил его на деда.
— Эк ты дурной, неученый какой, — произнес дед. — Меня сама смерть не берет, а ты взять хочешь.
Своей сухой, костяной крестьянской рукой дед враз ударил немца поперек его руки, в которой тот держал револьвер, и немец уронил оружие. Затем дед припал к врагу, обхватил его и прижал его навзничь к земле. Немец сначала притих под дедом, а потом жалобно забормотал.
— Сам теперь видишь, что я привычней тебя ко всякой работе, — сказал дед и, оставив немца лежачим, поднял револьвер и положил его себе в штаны.
Алеша стоял возле куреня; он только что хотел тоже броситься на неприятеля, на помощь деду, но не успел — дед один управился.
— Дедушка, я тоже хочу дать ему! — сказал Алеша.
— Теперь уж нельзя, — ответил дед, — теперь он пленный человек.
Дед подал деревянную ложку пленному врагу и поднес к нему поближе котелок с кулешом.
Смирившийся пленник подвинул к себе котелок и стал есть из него полной ложкой, поглядывая в долгое русское поле задумавшимися глазами…
Дед достал из куреня железную тяпку и дал ее Алеше.
— Ступай на плотину, — приказал он, — и продолби в ней бороздку, чтоб вода поперек пошла.
— А зачем? — спросил Алеша.
— Там увидишь — зачем.
— А плотина твердая, она закостенела вся, — ты сам говорил, она полвека стоит, об нее тяпка согнется.
— Иди долби, тебе говорят, — осерчал дед. — Пускай она хоть железная будет, а ты ее все равно продолби, а вода ее сама вослед тебе порушит и пойдет потопом.
Алеша положил тяпку на плечо и пошел, решив, что он теперь на войне красноармеец, а дед — командир.
С плотины он увидел угрюмую чужую машину, стоявшую в зарослях сухой балки, и догадался, зачем надо раздолбить в плотине протоку.
— Мы их смоем потопом! — обрадовался Алеша и начал долбить тяпкой тяжелую, застарелую землю.
Он работал и думал, что скоро вся вода уйдет вон и помрут все жители его подводного милого царства. Ему было жалко рыб, лягушек и траву, но они вместе с водой бросятся на врагов всех людей — фашистов.
— Красная Армия лучше всего — она лучше подводного царства, — сказал Алеша, разрушая тяпкой землю плотины. — Она не боится ни смерти, ни фашистов, ничего. И вы не бойтесь, и я тоже не боюсь, тогда мы будем жить! Мы после войны все вместе опять соберемся…
Из немецкого танка на плотину смотрела немая короткая пушка.
Время шло на вечер, но жара, скопившаяся за долгий день, устоялась на земле и жгла тело под жалящий зуд толстых травяных мух.
Алеша работал скоро. Порушив грунт тяпкой, он выгребал его наружу руками и снова бил железом вглубь. Он измучился, но терпел свою муку потому, что на войне надо уметь терпеть все, даже смерть.
Добравшись до воды, Алеша перестал работать и подождал, что теперь будет. По узкой борозде, продолбленной им в слежавшемся грунте, из пруда пошел водяной ручей. И этот слабый ручей начал своей живой силой рушить землю дальше — он уносил ее вон, резал плотину поперек все глубже и шире и превращался в поток, потому что ручей рождался из большого озера, и озеро все целиком стремилось войти в узкое его русло. Спокойная вода стала теперь яростной силой, и тихий пруд шумел в потоке.
Ручей все более расширялся, он обваливал землю на своих берегах и уносил ее прочь в мутной воде. Алеша пошел от страха к деду в курень. Но в курене деда не было; пленник тоже куда-то ушел или, может быть, одолел деда, а сам убежал.
Алеша видел из куреня воду в пруде, она помаленьку убывала и отходила от старого берега. Алеша томился в ожидании, затем, чтобы скорее прошло страшное время, он лег на дедовскую жаркую овчину и задремал в усталости.
Его разбудил выстрел из пушки. Алеша сразу опомнился и побежал к плотине.
Плотины уже пе было; ее размыла вода, и пруд ушел. От плотины осталось лишь одно ее плечо, упиравшееся в материнскую землю. На этом возвышенном плече стоял дед с револьвером в руке и глядел вниз по балке, где раньше было сухое место. Сухую балку теперь занесло илом и сырой землей из пруда.
Из этого сырого, вязкого наноса была видна одна только башня немецкого танка с пушкой, а весь танк был погребен в жидком, слипшемся иле, осевшем из осохшего потопа воды.
Алеша схватил деда за рубаху и прижался к нему. Из башни показался человек; он собирался вылезти оттуда.
— Там человека три-четыре, — сказал дед. — Уморились воевать и поснули, а одного за харчами послали. Им давно пора отдохнуть.
Дед поднял револьвер, навел его, как надо, и выстрелил в того человека, что выбирался из танка; человек замер и молча опустился обратно вниз, убитый.
— А тот где, пленный неприятель, фашист Ай-Гитлер? — спросил Алеша.
— Некогда на войне с одним возиться, — ответил дед. — Того я старой вожжой связал и в овраг отнес. Пускай лежит до времени, пока хоть руки-то мои освободятся… Сбегай в Совет, пускай там красноармейцев кликнут, чтоб танк забрали, нам он годится. А я тут один хищника посторожу — у них еще человека два-три в машине живыми остались…
Но Алеша загоревал:
— Дедушка, а где же рыбы карпы и лягушки будут жить? Весь пруд на фашистов ушел.
Дед рассердился на внука:
— Ты видишь — у меня руки оружием заняты. Как управлюсь с врагами, так плотину всю сызнова сложу. Мы свое добро только на время рушили.
Дед поглядел в размытую прорву, где недавно стояла вековечная плотина, сложенная крестьянскими руками, и два раза моргнул, чтобы первая слеза осохла, а вторая не пошла.
Краткое пламя вырвалось из танковой пушки, и оттуда с железным мертвым звуком пролетел снаряд мимо деда и внука.
Снаряд сухо разорвался над пропастью умершего пруда, а дед и Алеша почувствовали удар холодного, тяжкого ветра, твердого, как грунт, но невидимого. Затем танк заворчал своей машиной из глубины схоронившей его илистой, тучной земли, пошевелился немного всем туловищем и утих.
