По договоренности, в штаб-квартиру народного фронта (они базировались в старинном особняке на тихой улочке им. Жуковского, 5) явился я минута в минуту. Часа три слонялся по коридорам, пока передо мной открылась заветная дверь.
Кабинет был битком набит молодыми людьми в возрасте от 20 до 25 лет. Рассредоточены были по периметру. Так что едва переступив порог, я оказался как бы в окружении. Словно попал в засаду. Никого из присутствующих в лицо я не знал, потому прибег к стереотипу:
— Могу ль видеть товарища Рошку? (Именно с ним по телефону мы условились о встрече.)
Все сидельцы, как по команде, подняли на меня глаза. Иные при этом язвительно ухмыльнулись.
— Ну, допустим, я — Рошка, — с блатцою молвил сидевший с ногами на подоконнике. — А вы кто такой?
Я представился по форме.
— А-а-а, знаю, — небрежно обронил назвавшийся Рошкой. — Только нам с вами не о чем разговаривать.
— Но мы же условились.
Собеседник нехотя сполз с подоконника. Обвел взглядом свою «компашку». Проговорил, еле разжимая губы:
— Я передумал. Все. Больше вас не задерживаю.
И повернулся спиной. Как говорится, и за то спасибо.
Через пару деньков я оказался в доме старых приятелей. В этом кружке был некто Борис Б. За разговором выяснилось, что Б. член народного фронта. Более того — активист. Я не упустил случая и поделился впечатлениями о посещении известного особняка. И вот что услышал.
— Понимаешь, ты нарушил принятый этикет, заговорив в штаб-квартире по-русски. Кроме того, своим фамильярным обращением принизил статус председателя.
— А он уже председатель?
— Да, тогда же, на съезде.
— И ты хочешь сказать, что Рошку следовало назвать…
— Совершенно верно, — опередил меня Борис, — надо было назвать господином.
Вот такой урок этики преподали мне в старинном особняке. Долго после того носил я в душе неприятный осадок, словно ненароком втюрился в дерьмо. Ну и правда: товарища я искал, а нарвался на господина. На будущее наука!
НА БАЗАРЕ МУЗЫКА ИГРАЛА
О кишиневской буче напоминает мне беломраморный осколок от одной из колонн арки Победы. Многое (если не все!) оказалось тогда странным, фантасмагоричным. Говорили даже чуть ли не о божественном происхождении «гнева молдаван». О выходе Молдовы из состава Союза предрекал чуть ли не сам Нострадамус.
Рассказывали и о «христовых отроках», которые оставили свои монастырские кельи и образовали в миру боевой отряд безоружных бойцов. «Белые братья» и были вроде бы движущей силой молдавской революции, что придавало ей романтический ореол. Доверительно говорили: убийство Димы Матюшкина ритуальное.
Может, повторюсь, но скажу: разбой во всех видах стал частью нашей жизни. С запозданием мы начинаем понимать, что с падением советского строя все завоевания, ради которых наши отцы и деды кровь проливали, мы потеряли. Вернее, поменяли. А новое поколение о том и знать не знает. Двадцати- тридцатилетней давности события, участниками которых были их «предки», кажутся скучным и надуманным сериалом. Захотелось чего-то вкусненького, остренького. Как, бывало, говаривала моя мудрая бабушка Анастасия, наследникам Октября захотелось попробовать горячего мороженого. Ну и обожглись, дурачки.
Не выдержали нервы у главы республики. Мирча Снегур безо всякого политеса на открытом заседании парламента заявил: «Власть ведет страусиную политику, не дает решительного отпора экстремистским элементам, и за нее теперь всем приходится расплачиваться». И добавил: «До сих пор не выяснено, кто руководит юнцами, которые безобразничают на улицах столицы и других крупных городах».
Снегур был смелый и мужественный. Тем не менее попросил Верховный Совет обезопасить его жизнь. Заметив в конце: «Я дважды уже обращался по сему поводу в Комитет госбезопасности, не получил ответа». В таких случаях древние говорили: «Кто нами руководит: собака хвостом или хвост собакой?»
После жаркого лета 1991 года я в Молдове больше не был. Однако все эти годы внимательно следил и продолжаю следить за тем, что там происходит. Уточняющую информацию получаю от друзей, из печати, порой, и из молдавского радио. А тут как-то на досуге провел социологический опрос среди молдаван. Для того мне не пришлось ехать на Днестр.
В московском околотке, называемое Матвеевское, есть рынок, где базарят главным образом молдаване под присмотром зорких кавказцев. В погожий денек прошел я вдоль торговых рядов с хозяйственной сумкой на плече и с журналистским блокнотом в кармане. Своим респондентам задавал стереотипный вопрос: «Как в Молдове нынче живется?» Все, будто сговорившись, отвечали тоже стереотипно: «Ну май реут мулт» (в переводе: «Намного хуже»). Торговка Зина, безработная учительница из Теленешть, дала несколько развернутый ответ:
— Пусть раньше не так свободно было, зато беспечно жили.
Я уточнил:
— Что ж, теперь всем одинаково плохо?
— Да, пожалуй что, русским потруднее будет.
Нас окружили ее компаньонки. Шептались: «Чего ему (мне) надо? Чего он хочет?»
— Товарищ спрашивает, как в Молдове живут его русские друзья.
Переглянулись. Зашушукались. Проворней всех оказалась чернобровая молодка:
— Русские в Молдове кому-то сильно мешают.
— И вам тоже?
— Мне лично — нет. Сердят тех, кто возвысился. Политика! — и многозначительно переглянулись.
Подняла палец над головой:
— Да вы лучше нашу Катерину поспрашивайте. Она русачка, ее же больше касается.
И как невидимка растворилась в толпе. Мы с Катериной остались с глазу на глаз.
Завезли Катю в этот край, как и меня, родители.
— Мы не чувствовали здесь себя иностранцами. Через год я болтала на молдавском не хуже, чем на русском.
Биография стандартная: школа, техникум, замужество. Муж Захар из местных, потомственный крестьянин из Аннен. Работал в мелиоративном отряде экскаваторщиком. Многим полям вернул плодотворную силу. Через какое-то время их семье представилась возможность перебраться в столицу. При этом Катерине пришлось поменять профессию. Устроилась техническим контролером на телевизорном заводе «Альфа». Тут ее и застала, как она выразилась, заваруха.
Мне интересно было узнать мнение об известных событиях человека, далекого от политики. Мои-то впечатления о «заварухе» были, с одной стороны, уличные, а с другой — кабинетные. А что происходило внутри трудовых коллективов?
— Тогда всем головы закружили, — в сердцах молвила моя землячка. Похоже, по прошествии уже стольких лет она не может простить себе то ли оплошности, то ли прегрешения.
Одна из товарок подавала издали какие-то знаки. Досадливо отмахнувшись, она продолжала.
— Наша «Альфа» превратилась в барахолку. По цехам торговали тележками своего производства и
