строки:
Оказалось, что мой новый приятель знал сей стих и находил его «захватывающим сердце молдаванина».
Колесо истории безжалостно прокатилось по живой плоти рода Стойко. В огне Первой мировой войны сгорел простодушный бадя Васыл. Пал от пули русского солдата, ибо по воле рока сражался на стороне короля Фердинанда.
Горькая участь постигла и следующую ветвь.
— Наш тату откупился от мобилизации, — продолжал хронику своего рода Григор. — Сунул военному комиссару тысячу лей, для чего пасеку продал. Когда же вернулись советские войска, добровольно явился на призывной пункт и дошел с боями до Австрии. Медаль имел «За взятие Вены». Вон лежит в шкатулке. А тату давно уже в земле.
Возле ворот притормозило авто. Я подумал: наверно, Иван за мной пожаловал. Хозяин спокойно проговорил:
— Не иначе, как наш Борис.
Послышались возбужденные голоса, торопливые шаги. Обе половинки дверей распахнулись — и в касу-маре ввалился богатырь в яркой тенниске, которая едва не трещала на груди.
Борис завернул в Лядовены на пять минут: взять в город немного деревенских продуктов. Он работал и жил в Бельцах, по технической части. С появлением молодого хозяина женская обслуга засуетилась, заволновалась. На стол обрушился поток снеди. Запомнился кролик, зажаренный в сметане. А еще было удивительное сациви: тушеные с грецкими орехами баклажаны.
Тетушка Иляна сновала вокруг стола, приговаривая:
— Кушайте, кушайте, дорогие. Я еще принесу.
Борис, между прочим, оказался подписчиком «Труда». Сразу провозгласил смешной тост:
— За редакторов и корреспондентов!
Комплимент я принял на свой счет. А оказалось, по недоразумению присвоил чужую славу. У многих жителей северной части Молдавии в то время на слуху было имя спецкора «Социалистической индустрии» Новомира Лимонова, моего друга и однокурсника по университету.
С этим краем у Лимонова много было связано. В Бельцах жили его родители. Он сюда часто наезжал не только по личным делам. В конце концов замахнулся на местных партийных бонз и чиновников. Пользуясь покровительством верховной власти, они спекулировали государственными квартирами. Бандитское гнездовье и разворотил Новомир. Его пытались купить, он устоял от соблазна. Угрожали — не дрогнул. Его письма-очерки в течение года публиковала «Социндустрия». Затем весь блок (журналистское расследование) напечатал журнал «Дружба народов».
Простой люд, местечковые обыватели торжествовали. Имя журналиста Новомира Лимонова у всех было на устах. Вот и теперь прозвучало в доме Стойко. Выявились и новые детали. Оказалось, что Верховный суд МССР пытался выгородить преступную «бельцкую группировку», а за решетку угодили их жертвы. Сгустились тучи и над головой автора скандальных публикаций. Лимонову ставилось в вину: тенденциозность в изложении фактов (неопровержимых!), а также субъективизм и некомпетентность в толковании законов, что, с одной стороны, дезориентировало следствие, а с другой стороны, породило у населения искаженные взгляды на порядок учета и распределения жилого фонда. Вот такой был выдан канцелярский бред с оргвыводом: журналиста объявили «персоной нон грата».
Об этом судачили не только в высоких инстанциях. В глухих уголках республики народ на все лады обсуждал грязные дела бельцкой партноменклатуры. При этом назывались имена первых лиц республики, которые пытались выгородить «своих товарищей», погрязших в скверне. Да не просто выгородить, а еще и обелить ценой попрания человеческого достоинства неугомонных правдоискателей.
— Ворон ворону глаз не выклюет, — изрек по-молдавски русскую поговорку Стойко-старший.
Стойко-младший прибавил:
— Они все там одним миром мазанные.
И тут же прозвучало имя Пушкаша. Это он, верховный жрец Фемиды (по молдавскому региону) принял тогда на себя подлую роль: взял под защиту гнусных дельцов и тех, кто стоял в тени, за их спинами.
В конечном счете справедливость восторжествовала, но ненадолго. Через два года произошел исторический переворот. И власть каким-то чудом оказалась в руках упавших с неба демократов, которые до последнего момента выдавали себя за несгибаемых коммунистов. А я-то, как наивный вольтеровский Кандид, бродил с диктофоном и блокнотом по служебным кабинетам заговорщиков и намеревался вызнать у них секреты.
СПАСАЛИСЬ КТО КАК МОГ
Перед тем, как оказаться в Рышканах, затем в Лядовенах, несколько дней колесил я по дорогам Оргеевского района, здесь я некогда трудился в поте лица.
По привычке наведался в райком, где меня принимали в партию, в чем я не раскаиваюсь и никоим образом не сожалею. Впрочем, по ходу дела возникла маленькая заковырка. Кто-то из членов бюро задал мне «убийственный вопрос»: как понимаю я демократический централизм? Когда кого-либо хотели посадить в лужу, спрашивали именно это. Без запинки перечислил я все заковыристые постулаты, забыл упомянуть последнее: о подчинении меньшинства большинству.
— И это все? — спросил как на допросе первый секретарь товарищ Епур. (В переводе с молдавского — «заяц».) А в нашей типографии работал старый еврей по фамилии Заяц. По сему поводу в районе ходили шутки, розыгрыши, анекдоты.
А вот что произошло на самом деле. На первое апреля наш Мойша позвонил в райком и по ошибке нарвался на Первого. Тот поднял трубку:
— Кто говорит?
— Заяц.
— А это Епур. Да ты, брат, смелый.
— Такими нас партия воспитала. И вообще, — типографский служка с испугу вошел в раж, — доложу я вам, заяц — зверь отчаянный. С испугу может даже волку брюхо распороть.
И что вы думаете? Через несколько дней в районе произошла кадровая перестановка. Нашего Зайца повысили в должности: он возглавил типографию при редакции.
Лично я без подобострастья относился к носителям районной власти, что не всем нравилось. Некоторых строгих моралистов раздражала моя нескромная одежда и особенно стрижка модели «кок». Но я им был нужен и они меня терпели вместе с узкими брючатами и чешскими туфлями с бронзовыми пряжками и на толстенной микропорке типа «манка». Но местные ортодоксы, обряженные в галифе и «сталинки», не упускали случая приструнить, а то и осадить несущегося вскачь, не разбирая пути, молодого франта, который публиковал свои «штучки» в республиканской прессе и даже в толстом журнале «Октябрь» (молдавский аналог союзного).
Меня всегда удручала атмосфера, царившая на заседаниях партийных бюро.
В данном случае адресованный мне вопрос, как я понимаю о демократическом централизме, имел под собой, как мне позже сказали, цель — выяснить насколько я ознакомился с уставом партии.
Судьба меня хранила. Вовремя вспомнил тезис о подчинении меньшинства большинству. При этом, не
