сосредоточения мигрантов — в общежитиях, таборах. Видел и поселки с коттеджами, в которых получили прописку вчерашние беженцы.
На задах сельца Русиново вырисовалась целая улочка новостроек. Домами их пока не назовешь. На одном горбатились стропила, на соседнем дело дальше фундамента не пошло. А кто-то был близок уже к новоселью.
Из неостекленной веранды на крыльцо вышел хозяин. По виду человек городской, хотя в рабочей спецовке Андрей Васильевич Чернопазов переменил на старости лет не только образ жизни, но и профессию. Стал строителем собственного дома. Хотя три года назад являлся профессором в одном престижном вузе Алма-Аты, где верой и правдой служил 35 лет. Жизнь пришлось начать с нуля.
— Ничего, выдюжим! — проговорил мой сверстник с твердостью. — Жаль тех, кто не по своей воле там задержался. Но националисты их все равно выкурят. Такая там теперь государственная политика. Лично мне, к примеру, в вину ставилось то, что курс физики твердых тел я преподавал по русской методике. Смешно? Русское у них там ассоциируется с советским. До таких силлогизмов не дошли даже обскуранты средневековья.
С языка сорвался логичный вопрос: «Зачем нужно было ехать так далеко? Рядом же Омская область, Алтай».
Был ответ:
— А вы уверены, что суверенитетная лихоманка на том рубеже и закончится? Близок черед распада России.
Мрачный прогноз. Но пора б стать нам уже реалистами. Все очень напоминает то, что случилось с Советским Союзом. Ведь держава и тогда казалась нерушимой до последнего момента. Да вдруг рвануло. Те, кто в Беловежской пуще под хмельком, играючи включили адскую машину, теперь на людях придуриваются, разводят руки: «Да мы что! Да мы ничего! Союз же сам распался. Мы только „констатировали“ свершившийся факт».
Ста-а-арая песенка. Бывало, певали ее наши бабушки и дедушки. Речь, помнится, шла о прохиндее, попавшемся на воровстве, с поличным. Но жулик, бия себя в грудь, клялся-божился: «И я — не я! И лошадь не моя! И извозчик не я!» Нынешние государственные преступники всячески открещиваются от содеянного: юлят, изворачиваются, прикидываются простачками. Все это до поры, до времени. Будет суд. И спрос будет строгий. Каждому воздастся по делам.
Оглянемся назад без гнева, без пристрастия. Ведь все затевалось ради счастья и благоденствия россиян, якобы настрадавшихся и натерпевшихся от советской власти. Перспективы были радужно-голубые. Стратеги перестройки обещали народу индивидуальные, едва ль не царские чертоги и райские кущи. И все это должно было свершиться через два-три года. Называлась даже точная цифра: 500 дней и ночей. Самое же главное: переход из царства мрака и нищеты в новую жизнь должен быть тихим, мирным, бескровным. На последний тезис обращалось особое внимание. Был провозглашен лозунг ясный и однозначный: «Конец тоталитаризму!». Тогда же подчас безо всякого повода и резона политиканы цитировали по несколько раз на дню Ф. М. Достоевского: дескать, социальные потрясения не стоят и одной слезинки ребенка. А тут, как на грех, при странных обстоятельствах погибли трое защитников Белого дома — Владимир Усов, Дмитрий Комарь, Илья Кричевский. Их имена занесли в стомиллионный список жертв сталинского режима. Борис Ельцин со слезами во взоре испросил у убитых горем родителей прощение, что не смог защитить, уберечь их сыновей. По всему выходило: о чем мечталось, сбывается.
Старое вытеснялось новым. Развалу Союза предшествовали незначительные, на первый взгляд, вздорные выходки хулиганствующих элементов. Чекистам ничего не стоило ногтем раздавить зудящих паразитов. Когда же те в порядке собственной инициативы вознамерились было призвать шушеру к порядку, как из центра последовал грозный окрик: «Не замай!» И никаких по сему комментарий или разъяснений. Туманно намекалось: такова вроде бы особенность исторического момента.
Помню, начальник Тульского УВД Николай Васильевич Панарин, по прозвищу «Волкодав», разоткровенничался у себя в кабинете:
— Не пойму, откуда ветер дует Того не бери, того вообще не трогай, а этого сегодня же выпусти.
— Кто ж эти неприкасаемые? Наверно, чадушки родные больших начальников?
Старый служака нехотя приоткрыл завесу:
— Золотую молодежь мы и прежде не трогали, даже оберегали. Теперь же вообще цацкаемся с урками, с прожженными бандюками. Что явно не спроста. Какую-то школу они замышляют.
С полковником знакомы мы были давно. Я спросил напрямик, кого имеет он в виду. Хозяин кабинета рубанул с плеча:
— Да вон тех, которые сидят за спиной Ленина.
Так туляки называли ранее работников обкома КПСС, здание которого стояло позади памятника вождю мирового пролетариата. Вскоре сюда водворилась администрация Тульской области. Глава ее (некто Севрюгин) первым в постсоветское время провозгласил себя губернатором. И очень своим самозванством гордился.
Разговор в управлении внутренних дел послужил толчком для серьезного журналистского расследования. К делу подключилась когорта из местной пишущей братии, собкор газеты «Труд» Владимир Городецкий. Общими силами раскопали криминальный гадюшник, который опекал сам губернатор.
Меня заинтересовала не столько финансовая сторона, а человеческий фактор: как в действительности происходило перерождение личности. Для начала пошел в Тульский госархив, куда перекочевали личные дела номенклатурных партаппаратчиков, хранившиеся в сейфах за семью печатями. Нашлись единомышленники-бессеребряники. Щелкнул секретный код — двери распахнулись. Я с головой погрузился в бумажную пучину.
По мере распутывания вырисовывались черты карьериста — двурушника. Шел он к намеченной цели, словно тяжелый танк по головам.
В захудалом совхозе работал заурядный зоотехник. Однажды судьба дала ему шанс: на безрыбье организовал Н. для областного начальства великолепную уху. Заурядная пьянка на бережку положила начало политической карьеры.
Через полгода коммунисты избирают Н. секретарем парткома. Дальше покатило будто по накатанной колее: второй, затем и первый секретарь уже райкома! Круг знакомств день ото дня расширялся, ответственность соответственно возрастала. Теперь уж тов. Севрюгин устраивал рыбалки и охоту с возлияниями вкупе с банкетом, со стриптизом (в специально для того построенной резиденции) не только для местного начальства. В укромный уголок на психологическую разрядку везли важных «птиц» из Москвы. Хозяин ни разу не ударил в грязь лицом. Пьянки-гулянки удавались одна лучше другой.
Районный кокон стал для Севрюгина тесен. Обком партии забирает его в Тулу, сажает в кресло начальника управления сельским хозяйством. Обласканный выдвиженец три года правил отраслью и довел ее до ручки. Область с 19 стабильных центнеров сбора зерновых с гектара скатилась до позорного уровня — восемь с половиной. Тогдашний партийный босс Юнак принародно оценил деятельность банкетных дел мастера в двух словах: «Полный провал!»
Листал я пожелтевшие и свежие страницы личного дела и диву давался. Карьера Севрюгина — цепь беспрерывных — явных! — неудач на хозяйственной ниве. Куда бы ни направляла его партия, он блестяще губил дело. И то еще полбеды. Едва появлялся он на новом месте, коллектив (территорию) начинало изнутри трясти, лихорадить. Чиновный аппарат раздирали склоки, обуревали интриги. Людям было не до работы. Да и прозвище у него было подстать — Змей Горыныч. Однажды мелькнула нелепая догадка: не нарочно ли подрывал он народное хозяйство? Стране, народу тайно и хитро вредил. Я поделился догадкой с коллегами — все, как один, согласились.
В начале 1980-х Севрюгин стал терять высоту. Под белы руки — на вицах — переводят проштрафившегося в образцовый Ленинский район. Сажают в уготованное кресло председателя райисполкома. Это временный отстойник, по армейским понятиям, штабной резерв, откуда проштрафившихся, после некоторой выдержки, пускают в новый оборот. Этот же случай вообще был из ряда вон.
Через год преуспевающий район было не узнать. Поля оскудели. Резко пала продуктивность ферм. Жизнь хирела. Упадок сопровождался грызней, склоками на всех уровнях. Люди, что называется,
