в этикете. Вопрос в другом: как великая держава дошла до нынешнего своего убогого состояния? Когда- нибудь историки во всем досконально разберутся и вынесут вердикт. Ну так поможем ученым мужам по мере возможности, пока мы, свидетели и очевидцы, топаем еще по родной земле. Пусть каждый станет в своей келье Пименом на общественных началах. Многие из нас ведь были если не свидетелями, то соучастниками рукотворного катаклизма. Наши показания пригодятся не только ученым, но и слугам Фемиды, когда они вместе явятся на честный суд народов. Возможно, он опять состоится в Нюрнберге. Впрочем, не исключено и любое другое место на планете. Предположительно: Страсбург, Огре, Тирасполь, Беловежье, Богучар, Крыжопль, Белград. Хочется верить, что случится это до наступления Страшного Суда. Итак, за работу, господа, друзья, товарищи.
ЛИТУРГИЯ С КУЛАКАМИ И КАЙЛАМИ
Я видел изнутри, как закипала «великая Молдавская революция».
После долгого отсутствия посетил край, где прошла юность и первая молодость. Была долгосрочная командировка от «Труда». Собственный корреспондент по Молдавии Петр Рашков в связи со сложной болезнью взял долгосрочный отпуск. Я прибыл на подмену.
Как обычно, на новенького косяком повалили ходоки, кляузники, жалобщики, правдоискатели. Пришлось распутывать заскорузлые житейские узлы и закруты. Участвовал я и в политической жизни республики. По ходу дела восстановил старые связи, завел новых знакомцев. Даже друга нашел в лице настоятеля храма св. Прасковьи Петри Бубуруза. Поразила меня в нем глубокая, до фанатизма религиозность в сочетании со светскостью. Что, собственно, и подвигло малоизвестного священнослужителя на политическую борьбу. В итоге, достался мандат депутата Верховного Совета СССР образца 1989 года.
Встречались или у меня в гостинице, или неподалеку в храме, что стоит наискосок от площади Котовского. В рассуждениях о делах мирских и божественном промысле коротали вечерние часы. Однажды только расположились в пределе (комнатушка обочь алтаря), не успели откупорить заветную бутылку «Негру де пуркарь», в дверях появился послушник. Отвел благочинного в сторонку, что-то на ухо прошептал.
— В кафедральном соборе вот-вот начнется служба! — воскликнул о. Петря. — Это неспроста.
За считанные минуты домчали мы до центра. И попали, что называется, из храма в храм.
Молдову захлестнули политические страсти. Сходки, митинги, крикливые собрания были обычным элементом столичной жизни и захолустных уголков. Народ бурлил, гневался, спорил, думал, молился.
Кафедральный собор до последнего времени выполнял роль музея. Теперь в экстренном порядке шла его реконструкция. Каменная громада и снаружи, и изнутри была в строительных лесах. И кому-то же пришло в голову использовать не готовый для богослужения храм для религиозного действа да еще с политической подкладкой.
День же был достопамятный: круглая дата присоединения Бессарабии к СССР. Событие традиционно считалось великим и радостным. Теперь историческое значение сего факта перечеркнули, переиначили. На улицу просочились слухи: в Верховном Совете Молдовы при закрытых дверях, без доступа прессы несколько часов кряду дебатировался скользкий вопрос: как трактовать дату 28 июня? Дошло до мордобоя и рукоприкладства. Перед заходом солнца чаша весов качнулась вправо. Тут-то и явилось «эпохальное» (кто- то назвал его «нахальным») заключение: акты царского правительства (1812 года) и советской власти (1940 года) представляют собой аннексию Бессарабии Россией. Потому 28 июня объявили днем национальной скорби. В пожарном порядке и собрали печальную литургию. Неубранный (в строительных лесах) храм сиял от множества свечей метровой длины и миниатюрных огарков. Своды содрогались от великолепного хора. «Боже, прости нас, грешных. Наставь на праведный путь заблудших», — доносилось с горных высот.
Вдруг я почувствовал у локтя чье-то прикосновенье. Незнакомец с поклоном протягивал стакан розового вина. В другой руке была салфетка с порцией кутьи, по-молдавски «колида».
— Пофтим, драгэ мя. Фиць сэнэтош![1]
— Спасибо. А за что пьем?
— За страждущих.
После причастия раздавали церковные дары. Ароматный, увесистый, кило на три калач (да к тому же еще с горящей свечой) достался и мне. Я не знал, что с ним делать. На паперти встретил о. Петрю: от его ковриги самая малость осталась. Я же боялся красоту нарушить. Хотя, по заповеди, хлеб насущный дается человеку не только для собственного пропитания, а и для того, чтобы делиться с ближними. Я погасил свечу, положил в боковой карман. Калач же стал ломать на куски и раздавать налево и направо. Мои дары принимали учтиво, с поклонами. Было приятно.
Ритуальным шагом пересекли соборную площадь. Возле арки Победы стоял наш автомобиль. Шагов пятьдесят осталось. Вдруг послышались крики, раздался топот, грохот. Пока мы пробивались сквозь толпу, выяснились кое-какие подробности. Во время богослужения к беломраморному сооружению (монумент был воздвигнут в 1846 году) подкатил микроавтобус. Из него вывалилась дюжина молодчиков, вооруженных зубилами, кайлами, молотками. Откуда-то взялась складная лестница. На глазах многочисленных зевак «неизвестные парни» с ловкостью акробатов взобрались на верхотуру и принялись крушить белоснежные плиты с текстами приказов главнокомандующего по случаю освобождения столицы Молдавии от немецко- фашистских захватчиков.
Могучий монумент в считанные минуты оброс грудами битого камня. Кто-то попытался было помешать вандалам. Я тоже рванулся защищать национальную святыню. Но меня опередили. Отец Петря визуально вычислил их командира и, размахивая широченными рукавами подрясника, бросился на громилу, аки воробей на вепря. Поначалу бой складывался в нашу пользу. Однако силы были слишком неравные. Вокруг протоиерея образовалось плотное кольцо боевиков, и друг мой правильно сделал, что ретировался. А в это время за неравной схваткой спокойно наблюдали блюстители порядка.
— Их тут целая шайка, — задыхаясь, говорил о. Петря. — А главное, эта безумная акция, как я понимаю, согласована с руководством Народного фронта. Возможно, что ими и инспирирована, — добавил он с горечью. — Позор на всю Европу!
От вынесенного из храма благодатного настроения не осталось и следа. Мне тоже подумалось: кто- то нарочно решил совместить божественное и сатанинское.
На память об «эпизоде» выбрал я из кучи щебня небольшой осколок. Он теперь у меня всегда на рабочем столе, перед глазами. Сохранилась и свеча о той политлитургии. Зажигаю ее всякий раз, когда сажусь писать эти заметки.
ЦВЕТОЧНАЯ ПОЛИТЭКОНОМИЯ
Разлука обостряет чувства. Всякая мелочь бросается в глаза и дает пищу для размышлений.
На общем фоне уже ставшей привычной дороговизны, в Кишиневе тем летом были баснословно дешевы цветы. За трояк купил я букетище пурпурных роз метровой длины. Когда же поделился рыночными впечатлениями со своей школьной учительницей Анной Никитичной Поповой, наставница, со свойственной ей рассудительностью заметила:
— Радостей в жизни мало. Потому и спрос на цветы упал.
Еще поразила такая деталь: с лица южного города исчезла улыбка. Кишиневцы по натуре своей общительны, добродушны, склонны к юмору, как и их соседи — одесситы. Это всегда помогало моим землякам превозмогать невзгоды, побеждать зло. Еще у молдаван есть дар от Бога: искусство обретения
