времени действительно погиб. Возможно, что между братьями существовало и портретное сходство».
Как хотите, но это настоящие литературные турусы. В итоге, Александр Попов, с подачи чародея Смирнова, присваивает себе имя Михаила Шолохова и становится вскоре великим писателем земли русской. Чем хорош этот ход, чем он удобен? Сразу же отпадает вопрос об авторстве «Тихого Дона», который более семидесяти лет будоражит мозги россиян-патриотов. Шутка ли, но на основе этой концепции возможен «консенсус в обществе», о чем взахлеб мечтал главный перестройщик нашей жизни.
Далее Смирнов учит нас осмотрительности, прозорливости не только в политике, но и на бытовом уровне. Почему-то никто в свое время не обратил внимания на режущее взгляд несоответствие, какой-то станичник в первые же дни войны вдруг обряжается в форму полкового комиссара — по теперешнему рангу полковник. Хотя штатскому такое по уставу не положено. В чем же дело? Да в том, подсказывает Смирнов, что Попов-Шолохов получил то, что негласно имел, служа в «органах». Разве мог его двойник- продотрядовец (в сорок первом году ему исполнилось всего только 36) рассчитывать на столь значительное воинское звание? То-то же! Ну а для служаки чекиста это было в порядке вещей: очередное перевоплощение.
В данном случае К. Смирнова бдительность подвела. Поглядите на пожелтевшие фотографии, запечатлевших наших литературных кумиров. Совсем молоденький Константин Симонов (в сорок первом году ему стукнуло 26) при погонах подполковника. А в конце войны они с Шолоховым в одном звании. Другой пример. На снимке, сделанном в 1942-м году, у поэта Иосифа Уткина на петлицах гимнастерки видны явственно три шпалы (батальонный комиссар). В таком же чине были Сурков, Ставский и многие другие. К слову, чины военные тогда давали по литературным заслугам.
Уже восьмой десяток лет в отечественной литературе существует целое направление, имя которому — антишолохововедение. Корнями оно уходит в почву, пропитанную ложью, клеветой. Среди борзописцев в этой когорте значатся даже мэтры словесности. Их имена у всех на слуху.
Весьма и весьма трудно бывает определить мотивы того или иного поступка конкретного индивидуума. Импульсы обыкновенно лежат в сфере подсознания. Они скрыты, закамуфлированы и, значит, трудно поддаются скоропалительному анализу. Последствия же ужасны, губительны. Не столько даже для современников, как для потомков.
Умные люди уже поняли, чуткие сердцем почувствовали: на Западе сложился отрицательный образ России. В каких только не обвиняют нас грехах. Отсчет им ведется отнюдь не с ночи с 24 на 25 октября (7 ноября) семнадцатого года. Если оглянуться назад, истоки неприязни лежат в глубинах средневековья. Еще в те времена внешние враги пытались под разными предлогами оккупировать Русь. Но всегда вроде бы из гуманных, так сказать, соображений. Для нас же, телепней, старались! Потому что очень хотели нам добра. От души желали приобщить несчастный, «дикий» народ к благам западной цивилизации. Мы же, дурни, корячились, огрызались, ощетинивались, кусались.
Наивные люди вправе спросить:
— Ну а при чем тут Шолохов?
Сошлюсь на авторитет. Известный норвежский славист, один из признанных знатоков творчества М. А. Шолохова Г. Хьесто в своей книге по поводу развязанной против автора «Тихого Дона» гнусной кампании на весь мир писал: «Обвинение, предъявляемое Шолохову, можно считать уникальным. Этот автор в такой степени является предметом национальной гордости, что бросить тень сомнения на его магнус опус (главное произведение) — по сути „Иллиады“ нашего времени, — значит, совершить деяние, близкое к святотатству».
Тут ничего ни прибавить, ни убавить. Действительно, идет великая война. На всех фронтах одновременно. Трудно и подсчитать, какая по счету. Соответственно с законами и правилами военного времени уничтожают не только живую силу, но и населению туманят мозги, смущают мирянам души соблазнами. Наконец, унижая великих наших соотечественников, подвергают сомнению величество России.
НАРОДНАЯ ЖИЗНЬ
В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война.
А там, во глубине России —
Там вековая тишина.
ПОД ПРОХОРОВКОЙ
БРОНЯ ПО-ПРЕЖНЕМУ КРЕПКА
В хутор Жилин добирались кружным путем. От непрестанных дождей черноземные проселки просели, раскисли. Последний рубеж, уже возле околицы вообще казался неодолимым. Но тут нас караулили. В сопровождении бывшего полкового разведчика форсировали пеше разгулявшийся ручей. Да так удачно. Едва ступили на крылечко, за спинами нашими хлынул ливень.
Как среди крестьян водится, разговор поначалу вертелся вокруг хозяйственных дел. Главная новость: травы повсеместно удались бесподобные. Уже и хлеба подходили. Греча вся в цвету, словно каша с молоком. Однако пчела к ней не летела: сыро больно.
— Нет погоды! — сокрушался Петр Яковлевич. — Мочит и мочит. Как тогда, в сорок третьем.
— Дед, может, не надо о том, — послышался из сенцев тревожный голос хозяйки. — У нашего от военных разговоров сердце болит, — адресовалась Мария Тимофеевна уже к нам. — Ему же завтра в Прохоровку, с товарищами в пешем строю идти. Вишь, мундир-то уж готов, выглаженный.
На спинке стула висел поношенный пиджачишко. Обе полы блестели от металла. Бросились в глаза ордена — аж два Красного Знамени, орден Красной Звезды, Славы. И чуть ли не дюжина медалей, в числе которых сияла «За отвагу», особо чтимая меж военными людьми.
Хозяйка поставила на стол решето с душистой малиной. Словно по заказу в тесную горенку заглянуло редкое в то лето солнышко, осветив скудное убранство деревенской избы. Похоже, спаситель Отечества и защитник Европы для себя лично от родного государства ничего существенного не отвоевал. Просить же не научился. Да и не он один таков. Пройдитесь по российским селам. Жилища ветеранов войны всяк определит и без провожатого, не только по жестяной звездочке на воротах. Как правило, это невзрачные хатенки. Похуже разве будут хибарки солдатских вдов.
Памятуя предостережение Тимофеевны, не решаюсь терзать собеседника нервными вопросами. Спутник же мой, редактор районной газеты Александр Шеховцов держался свободнее. Выбрав момент, спросил:
— Наверное, война вам снится?
Петр Яковлевич вздрогнул:
— Который год вижу один и тот же сон. Будто из всей нашей группы разведчиков я один остался. И ползу в сторону противника. А по мне из пушек палят и те, и наши.
Разговаривать с фронтовиками об их прошлом — занятие трудное. А с разведчиками еще трудней. С них ведь по сей день не снят приказ молчания. Большинство деликатно уклоняется от военных тем,
