возглавлять группу «Трибюн». Человек на таком ответственном посту не имеет права на ошибки. А эта ошибка обойдется ему слишком дорого – он лишится своего кресла.
В голове Карсона уже начался отсчет времени, оставшегося до его звездной минуты.
Феретти поднимался по крутой тропе к мужскому туалету, проклиная лишние фунты веса, набранного за последние месяцы. Брюки из черной кожи обтягивали его чресла так туго, что он дышал с трудом. Феретти еще сильнее втянул живот и запустил пятерню в свои длинные, до плеч, волосы. «Пора постричься, – подумал он. – Завтра непременно навещу парикмахера». Он нащупал в заднем кармане бумажник, туго набитый двадцатифунтовыми банкнотами, и тут же ощутил, как растет бугор под ширинкой.
Время было позднее, за полночь, он никогда еще не посещал этот туалет в такой неурочный час. Уединившись в своей любимой кабинке, Феретти затаился, дожидаясь появления жертвы за приоткрытой дверцей.
Ждать ему долго не пришлось. В туалет, шатаясь, вошел молодой человек и направился к писсуару, на ходу расстегивая ширинку. Он был прекрасен, как бог. Шести футов ростом, а то и выше, атлетического сложения, в полинялых джинсах, белой тенниске и черной куртке. «Хорош дикарь, – восхитился Феретти. – Немного моложе, чем в моем вкусе, и слегка простоват, но – хорош, ничего не скажешь…»
Он выбрался из своего убежища и с торчащим на изготовку членом подкрался сзади к молодому человеку.
– Привет, красавчик, – слащаво пропел Феретти. – Часто сюда заглядываешь?
Молодой человек вздрогнул и круто развернулся, обдав Пита струей мочи. Он с недоумением уставился на Феретти, затем перевел взгляд на его вздыбленный орган.
– Ты что, охренел? – процедил он, поспешно застегивая ширинку. – А ну, вали отсюда, пидор!
– Ага, ты, значит, из тех, кто ломается, – догадался Феретти. – Любишь, стало быть, когда тебя уговаривают? Ах, противный!
С этими словами он стал приближаться. Дальше все произошло буквально в мгновение ока. Правая рука молодого человека нырнула под куртку, а в следующий миг свет неоновой лампы заискрился, отразившись от длинного клинка финского ножа. Феретти не веря собственным глазам проводил взглядом лезвие, которое, лишь мелькнув перед его носом, полоснуло его по горлу, от уха до уха. Он продолжал смотреть на молодого человека, но вдруг с ужасом заметил, что клинок обагрен кровью. Его собственной кровью. Потом почувствовал, что по горлу течет что-то теплое, и, поднеся дрожащую руку к шее, ощутил зияющую рану.
Несколько мгновений оба пялились друг на друга выпученными глазами. Затем молодой человек дико взвизгнул и кинулся наутек. А Феретти перевел мутнеющий взор вниз, на свою дорогую белую сорочку, и с недовольством подумал, что завтра придется покупать новую. Внезапно пол под его ногами вздыбился, и он, пытаясь удержать равновесие, пошатнулся и упал навзничь, больно стукнувшись головой об основание загаженного писсуара.
Раскрыв глаза, он увидел перед собой кафельные плитки, в нос шибануло едким запахом мочи, кровавый ручеек струился по кафельному полу. В правой руке он все еще сжимал двадцатифунтовую купюру…
То ли потому, что был носителем ВИЧ-инфекции, то ли потому, что нередко провожал в последний путь своих друзей и любовников, но Пит Феретти зачастую заводил речь о собственных похоронах.
Он хотел, чтобы они состоялись в Вестминстерском аббатстве, а гроб везла шестерка белых лошадях с плюмажами, как у Дианы.
Дальше – музыка. Феретти настаивал, что хор должен исполнить «Прощай, английская роза!» Элтона Джона.
И наконец – прощание. Зал должен быть полон его друзей и близких, безмерно скорбящих, сотрясающихся от рыданий.
Однако в итоге, как и все в жизни Феретти, мечты его сбылись лишь частично. Похороны состоялись погожим теплым деньком в лондонском Ист-Энде. Церковь, стоявшая в стороне от оживленного шоссе, была окружена огромным парком, за которым давно никто не ухаживал и который облюбовали десятки бездомных. По размерам церковь, правда, лишь немногим уступала Вестминстерскому аббатству.
А вот внутри церкви все свидетельствовало о нищете и упадке, как и во многих других городских храмах, не слишком часто посещаемых прихожанами. Временная внутренняя перегородка, поделившая помещение пополам, несколько снижала впечатление гнетущей пустоты. На алтаре одиноко маячила ваза с белыми лилиями – прощальный дар Пола, давнего и многострадального друга и любовника Феретти.
Сам Пол, сгорбившись, притулился слева, в первом ряду, совершенно пустом, если не считать портативной магнитолы на соседнем с ним сиденье. Справа, через проход от Пола, сидела, повесив голову, пожилая дама. И она была совсем одна, наедине со своей скорбью. Перед ней покоился в гробу ее единственный сыночек. Несчастная мать никому не сказала, где и какая смерть его постигла. Ей было стыдно.
Когда священник направился по проходу к алтарю, Пол включил магнитолу, и под сводами церковного купола зазвучал неповторимый голос Элтона Джона. Он пел «Прощай, английская роза!». Во время краткого отпевания двое людей, любивших Пита Феретти больше всех на свете, безмолвно плакали.
Когда шестеро специально нанятых мужчин, ни один из которых не знал покойного при жизни, подхватили и понесли гроб, Пол и миссис Бетти Феретти побрели за ними.
Никто не обратил внимания на богато одетую женщину в темных очках, сидевшую в самом углу сзади. В течение непродолжительной панихиды она сидела не шевелясь, и лишь катившиеся по щекам слезы свидетельствовали о том, что в церкви она оказалась не случайно. Когда отпевание закончилось, женщина тихо поднялась и выскользнула в парк.
А через двадцать минут Шэрон уже сидела за столом своего кабинета в Трибюн-Тауэр.
Глава 20
Два дня прошло после экскурсии по поместью, которую провел для Джорджины Нед. С тех пор они почти не расставались. Нед терпеливо растолковывал ей премудрости виноградарства, объяснял разницу между сортами, рассказывал об уникальных особенностях, благодаря которым их вина считались лучшими не только в регионе, но и во всей провинции.
