конечно.
Редкий академический институт мог позволить себе собрать под одной крышей такое изобилие совершеннейшей компьютерной техники и лабораторного оборудования. Перед мониторами сидели люди с серьезными лицами и производили какие?то мудреные вычисления. Столы были заставлены лабораторной посудой, в которой булькали и кипели разноцветные жидкости, из горлышек реторт струился пар, а из колб вываливалась пена всех цветов радуги.
Более всего журналистам понравилось то, что на них никто не обращал внимания. Сотрудники лаборатории были настолько поглощены своим благородным делом, что не желали тратить и секунды драгоценного времени на пустую болтовню.
Откуда было знать журналистам, что всем этим «сотрудникам» было строго–настрого приказано держать язык за зубами.
С журналистами побеседовал сам Чжао Бин. Телекамеры уставились на него. Со всех сторон к нему тянулись руки с микрофонами и диктофонами.
Профессор говорил размеренно, тщательно подбирая слова и неукоснительно следуя инструкциям Молоканова и Дроканя. Он дал понять прессе, что работа приближается к концу, что прототип вакцины уже получен и закончено его испытание на лабораторных животных.
Этих подопытных зверей тут же показал и любопытным газетчикам. В соседнем помещении, за стеной лаборатории, расположился целый зверинец: белые мыши, морские свинки, мартышки, собаки, крысы и поросята. На каждой клетке висели таблички, на которых были расписаны по датам этапы экспериментов и полученные результаты.
Профессор водил журналистов вдоль клеток и демонстрировал им веселых, жизнерадостных зверей. Те поначалу были «заражены» возбудителем атипичной пневмонии, болели, но затем им привили сыворотку, и теперь животные находятся в прекрасной форме.
Оставалось главное — добиться разрешения на пробное испытание вакцины в пределах небольшого региона страны. В случае «успешного испытания» вакцину тут же запустили бы во все клиники России для поголовной вакцинации населения.
А туг и случай подвернулся подходящий. В Амурской области, где когда?то был отмечен единичный случай атипичной пневмонии в России, задержали китайцев, у которых обнаружили первичные признаки этого заболевания. Граждане Китая находились на территории России без документов и виз.
Поначалу их пытались выдворить за пределы страны, но вмешались областные власти. Узнав из прессы о появлении «чудо–вакцины», они решили, что недурно было бы проверить действие этого спасительного средства на нарушителях визового режима. Угроза страшной эпидемии вынуждала пойти на крайние меры.
Не дожидаться же, пока симптомы атипичной пневмонии проявятся у граждан России! Тогда уже будет поздно что?либо предпринимать.
Областные власти обратились в Москву, в Министерство здравоохранения. Человек Позина в министерстве обнадежил своего друга, что будет получено «добро». Однако ошибся. Главный эксперт министерства «зарубил» поданные бумаги, заявив, что «эта чудо–вакцина» попадет к населению только через его труп.
Михаил Курсовицкий был главным экспертом министерства и возглавлял разрешительный отдел. Без его визы не проходило ни одно решение о применении новых лекарств. Стоило ему захотеть — и бумаги летели в корзину, труд многих серьезных ученых объявлялся бесполезным, а предложенные ими новые средства — вредными для здоровья.
Все попытки «подкатить» к Курсовицкому заканчивались провалом.
Взяток он не брал. К женскому полу был равнодушен, оставаясь верен жене, с которой прожил более двух десятков лет. Дорогие подарки гневно отвергал.
Казалось, это был человек, для которого честь — дороже всего. Но это только казалось.
Курсовицкий был очень больным человеком, но он умело скрывал это. Болезнь досталась ему в наследство от деда, передавшись по закону генетики через поколение.
Его дед работал охранником на женской «зоне. По долгу службы ему приходилось сопровождать на кладбище трупы скончавшихся «зэчек». Дело это было крайне неприятное, но он сам охотно вызывался подменять коллег. Никто не догадывался о причине: а чего это он с такой охотой тащится на кладбище вслед за гробом, да еще и соглашается сам копать могилы?
Все выяснилось, когда вслед за одним гробом пришлось экстренно отправить еще и второй. Лагерный врач приказал срочно захоронить тело, потому что подозревал дифтерит.
Когда вторая процессия добралась до кладбища, то обнаружили открытую могилу, рядом с ней пустой гроб, а неподалеку — охранника Курсовицкого, яростно насилующего мертвое женское тело.
Некрофила хотели порешить тут же на месте, но лагерное начальство сжалилось и направило психопата на принудительное лечение.
Когда Курсовицкого–старшего конвоировали до железнодорожной станции, его бывшие товарищи нарушили приказ и закопали его живьем в лесополосе, договорившись держать это в тайне.
Через пару дней один из них, приняв «на грудь» лишка, сболтнул об этом в присутствии «стукача». Так эта история получила огласку, и о ней узнала семья Курсовицкого.
Родня поспешила отречься от жуткого родственника, но воспоминание о деде, как позорное клеймо, преследовало его потомков.
Эту зловещую тайну Михаил Курсовицкий оберегал с безумным старанием. Он с отличием закончил медицинский институт, ординатуру и получил направление на престижную работу в НИИ эпидемиологии. Успешно преодолевая одну планку за другой, Курсовицкий добрался до должности заместителя директора института по научной работе. А когда пришло предложение занять ответственный пост в Минздраве — Михаил согласился, не колеблясь ни секунды.
Дело в том, что в научном плане он мало что из себя представлял, в основном заставляя трудиться на себя своих задавленных нуждой сотрудников. Те «сделали» Курсовицкому докторскую степень, которая дала ему возможность гордо называть себя «ученым».
На Курсовицкого, с одной стороны, давило воспоминание о страшном деде–некрофиле, у него появились многочисленные страхи, постепенно перераставшие в манию. С другой — он ненавидел настоящих ученых, которые своим талантом «сделали» себя. И не упускал случая, чтобы подгадить им, «зарубив» результаты исследований или запретив применение изобретенного лекарства.
О страшной тайне Курсовицкого знал лишь один человек в министерстве. Тот, кому это полагалось знать по должности, — представитель ФСБ. Он оказался хорошим знакомым приятеля Позина. И он же поведал позинскому другу о том, что Курсовицкий страдает редчайшей формой фобии — тафофобией — страхом быть похороненным заживо. Сказывались дедовские гены.
Молоканов вызвал Боню и приказал ему «разобраться с экспертом».
Боня задумался. Дело предстояло не из легких. Эксперта нельзя было просто прикончить. Его следовало сильно напугать и добиться от него положительного ответа. То, с чем Курсовицкий должен был согласиться, доходчиво изложили на одном листке бумаги. Аристарх передал листок Боне. Молоканов опасался, что не очень умный помощник все напугает, если попытается сам говорить с Курсовицким.
Следующий день оказался самым страшным в жизни Михаила Курсовицкого. Он покинул здание министерства вечером, когда уже смеркалось. Выйдя из подъезда, Курсовицкий небрежно кивнул на прощание охраннику и неторопливо направился вниз по широкой каменной лестнице. Служебная машина, как всегда, ждала его внизу. Вот она, третья справа.
Чиновник Министерства здравоохранения безошибочно выделил взглядом свою служебную «Вольво» среди других машин по ярко–красному ободку на колпаках. В навалившейся на город темноте эти приметные ободки едва были заметны:
Курсовицкий важно подошел к машине и подождал, пока водитель услужливо откроет дверцу. Затем уселся на заднее сиденье.
Дальнейшее Курсовицкого удивило: водитель не торопился захлопнуть дверцу! Чиновник только было открыл рот, чтобы отругать нерадивого шофера, как вдруг в машину ввалились двое посторонних.
Один бесцеремонно и грубо запихнул Курсовицкого в глубь салона, плюхнулся рядом сам и захлопнул дверцу. Второй уселся на место водителя, завел двигатель и резко сорвался с места.
