идеях которого он был воспитан, плохо выяснил себе значение авторитета. 'Авторитет существует в рутине, т. е., в делах, в которых не участвует рассудок, — говорит Чернышевский, — рассудок знает факты, убеждается доказательствами, но ничего не принимает по авторитету. В человеческих действиях часто может не бывать смысла, но если они совершаются с участием смысла, они бывают результатом собственного самостоятельного соображения обстоятельств и доказательств, а не внушением авторитетов. Думать иначе, верить в возможность авторитета, которому свободно подчинялся бы развитый разум, мог только энтузиаст, экзальтированный фальшивыми рассказами о прежней благотворительности папизма' [6]. Но как ни велика эта ошибка Сен-Симона, Чернышевский не считает позволительным насмехаться над его наивностью; он думает, что серьезный человек не должен останавливаться на частных промахах Сен-Симона, а скорее обратить внимание на его правильную основную идею.
Что касается сенсимонистов, то наш автор приводит следующие 'три формулы', в которых они выражали результаты своих исторических исследований
'Человечество идет к учреждению всеобщей ассоциации, основанной на любви. Оно идет к тому, чтобы каждый получал по своей способности, а каждая способность по своим делам. Оно идет к организации промышленности' [7].
Чернышевский думает, что в этих формулах основная мысль сенсимонизма выражается не вполне удачно, и он так критикует их.
Человечество, действительно, идет к замене товариществом или союзом той вражды, которая принимает в промышленности вид конкуренции. Но не любовь ляжет в основу такого союза, а выгода, расчет: 'Любовь только в редкие минуты, и только в немногих, особенно способных к экзальтации, людях берет верх над расчетом, да и то может побеждать его только в одном, в двух отдельных фактах, а общий характер действий все-таки остается под властью расчета или рутины, обычая, т. е. того же расчета, только сделанного не лично нами, а целым обществом и сделанного не в эту минуту, а давным-давно и усвоившегося нами по воспитанию' [8]. Сенсимонисты, которые, подобно своему учителю, сами были энтузиастами, думали, что и над всеми людьми энтузиазм может иметь такую же власть, какую он имел над ними.
Ослепленные энтузиазмом, они не заметили и того, что их вторая формула крайне одностороння. Они хотели, чтобы каждый человек пользовался житейскими благами сообразно своим способностям. Это несправедливо. В таком случае Ньютон должен был бы получить сотни миллионов, а какой-нибудь учитель арифметики в приходской школе, имеющий лишь самые ограниченные дарования, должен оставаться нищим. 'А что же будет, — спрашивает Чернышевский, — с большинством людей всякого сословия, в которых не обнаруживается способности ни к чему кроме механического исполнения рутины, у которых совершенно нет никаких умственных прав?' [9]. Но это еще не все. Так как у сенсимонистов каждая способность получает по своим делам, то Чернышевский спрашивает кроме того, что же было бы при осуществлении их планов с больными или вообще так или иначе лишенными способности к труду. В противоположность сенсимонистам, он выставляет другой принцип, говоря: 'Если общество располагает такими средствами, что за достаточным удовлетворением всех законных потребностей каждого человека остается у него излишек, пусть оно распределяет этот излишек на каком ему угодно основании: раздает ли его по способностям, или по результатам деятельности, или, может быть, по другим расчетам, более выгодным для общественного благосостояния; но прежде всего каждый человек имеет право на удовлетворение своих человеческих потребностей; общество только потому и существует, что предполагается надобность его для обеспечения каждому из его членов полнейшего удовлетворения человеческих нужд' [10].
Не удовлетворяет его и третья формула сенсимонистов — организация промышленности. Такая организация, по его мнению, необходима и даже неизбежна. Весь вопрос в том, как придти к ней и как ее поддерживать. Сенсимонисты хотели действовать авторитетом. Они думали, что люди, облеченные властью, будут стоять выше всяких правил, подобно тому, как воля папы была, по их мнению, верховным законом для католиков в Средние века. После того, что сказано им о Сен-Симоне, Чернышевский не считает нужным делать какие бы то ни было новые замечания об этой 'очевидной нелепости' [11].
Далее в его статье идет рассказ о том, до каких странных и подчас смешных поступков доходили сенсимонисты в своей крайней экзальтации. Он называет их салонными героями, подвергшимися припадку филантропизма. Но, произнося над ними этот суровый приговор, он оговаривается. Сенсимонистское движение было первым проявлением мысли о преобразовании общества, и это первое ее проявление имеет большую историческую важность. Оно показывает, что пора уже обществу заняться теми реформаторскими идеями, которые на первый раз явились в неудовлетворительной форме сенсимонизма.
В заключение Чернышевский говорит о реформаторских идеях: 'Скоро мы увидим, что они стали проявляться в формах более рассудительных и доходить до людей, у которых бывают уже не восторженною забавою, а делом собственной надобности, а когда станет рассудительно заботиться о своем благосостоянии тот класс, с которым хотели играть кукольную комедию сенсимонисты, тогда, вероятно, будет лучше ему жить на свете, чем теперь' [12]. Это — в высшей степени важное замечание. Оно показывает, что в своих рассуждениях о будущности западноевропейского социализма, Чернышевский очень
летариев в собственном смысле слова? Он говорит и о тех, и о других, и о третьих. Он говорит о всех вообще, не делая никакого различия между различными классами трудящегося населения. И это потому, что зачатки материалистического объяснения истории остаются у него зачатками, и он продолжает в целом смотреть на историю с той точки зрения, которая характеризуется словами: 'миром правят мнения'. Отсталость европейского 'простолюдина' объясняется у него тем, что до народа не дошли еще известные научные понятия. Когда они дойдут до него, когда 'простолюдины' ознакомятся с философскими воззрениями, 'соответствующими их потребностям', тогда уже не далеко будет торжество новых начал в общественной жизни Запада [13]. Чернышевский не ставит себе вопроса о том, существуют ли в этой жизни такие явления, которые могли бы послужить объективным ручательством за то, что до 'простолюдина' в самом деле дойдут, наконец, новые философские идеи. Ему нет надобности в таком ручательстве, потому что совершенно достаточным залогом торжества новых начал является в его глазах сама природа этих начал, а также и природа человека. В мартовской книге 'Современника' за 1861 год напечатана рецензия на книгу Бруно Гильдебранда 'Политическая экономия настоящего и будущего'. В этой рецензии говорится: 'То, что истинно человечно, истинно разумно, найдет себе симпатию во всех народах… Разум один и тот же под всеми широтами и долготами, у всех чернокожих и светлорусых людей. Конечно, в американских степях живут другие люди, чем в русских деревнях, и на Сандвичевых островах обитают господа, не похожие на английских джентльменов; но ведь и русскому мужику и дикарю так же, как и высокопочтенному римскому кардиналу, хочется, думаем мы, есть, а затем, чтобы есть, хочется что-нибудь иметь. Стремление к улучшению своего положения составляет существенное свойство всего человечества. Если бы новые теории были противны природе человека, они и не пошли бы дальше той страны и тех людей, которым угодно было выдумать их, не стремились бы к ним все народы образованного мира'.
Когда мы писали свою первую статью о Чернышевском осенью 1889 года, мы цитировали эту рецензию, как, несомненно, ему принадлежащую, но мы не находим ее в полном собрании его сочинений, изданном М. Н. Чернышевским. Можно предположить, конечно, что она не вошла туда просто по какой- нибудь случайности. Но мы охотно признаем более вероятным, что мы ошиблись, приписав рецензию, о которой идет речь, Н. Г. Чернышевскому. Тем не менее выраженная в ней мысль не перестает быть очень характерной для тогдашних взглядов 'Современника', между сотрудниками которого Чернышевский играл такую блестящую и такую влиятельную роль. Притом рецензия en question только повторяет в более яркой форме то, что сказано насчет безусловной общедоступности раз завоеванной истины в рецензии на книгу Новицкого, цитированной нами выше и вошедшей в 6-й том полного собрания сочинений Чернышевского.
Мы предполагаем, что в 60-х годах, когда Чернышевский уже обладал репутацией чрезвычайно выдающегося экономиста, всякая такая статья, которая противоречила бы его экономическим и социальным взглядам, могла бы быть напечатана в 'Современнике' разве только с критическими примечаниями от
