– Тогда помогайте!
Олята притащил из избы лавку. Мальцы старательно помогали нести, хотя толку от их помощи было мало. Олята не отгонял – все должны зарабатывать кусок хлеба. От хлева Олята прикатил еще чурбак, Оляна накрыла оба куском полотна. Это Некрас завел: есть на покрытом столе, брат с сестрой привыкли. Мальцы сбегали домой за ложками, Оляна налила им полную миску ухи. Лавка для братьев оказалась высокой, они сползли на землю и дружно хлебали, стоя у чурбака. Олята с сестрой ели сидя. Покончив с ухой, Первуша и Вторак отдали должное зайцу, затем запили снедь молоком. Ели они жадно и много – по всему было видать: оголодали.
– Мамке не говорите! – попросил Первуша. – Она ругается, когда у чужих едим. Соромно, говорит, побираться!
– Так вы работали! – сделал серьезное лицо Олята.
Первуша подумал и серьезно кивнул. На прощание братья поклонились, Первуша взял младшего за руку, и оба ушли.
– Соседские! – сказала Оляна, собирая посуду. – С утра у ограды крутятся.
«Заговорила!» – ахнул Олята, но не подал виду.
– Бездельничают! – сказал, делано хмурясь. – Мы в их годы гусей пасли!
– Нет у них гусей! – вздохнула сестра. – Три курицы да петух.
«Откуда знаешь?» – хотел спросить Олята, да прикусил язык. Сестра, пока он спал да за зайцем гонялся, везде поспела.
К вечеру Ждан пригнал тягло. Сгрузил с телеги долбленные из липы корыта и на виду у Оляты насыпал каждому из коней овса. Дескать, гляди, слово держу. Олята кивнул: вижу. После чего Ждан отвел его в сторону.
– Тебе, боярин, баба нужна? – спросил, хитровато щурясь.
– Оляна справляется! – удивился Олята.
– Я не о том! – махнул рукой Ждан. – Отрок ты большой, утех сладких хочется? – Ждан подмигнул.
Оляту бросило в жар.
– Есть тут одна, Нежана, – продолжил Ждан, – второй год вдовствует. Не старая еще, лет двадцать. Двое мальцов у нее, Первуша и Вторак. Совсем обнищала без мужа, даже коровы нету. Она тебя приголубит, а ты ей – пару ногат. Нежана козу купит, дети будут с молоком. Переживут зиму.
– Почему никто не помогает сиротам? – удивился Олята.
– Сами голодаем. Пятеро в зиму померли.
– А Нежана согласная?
– Нужда прижмет – на все согласишься! – вздохнул Ждан…
Вечером Олята долго лежал без сна. Ворочался на жестких досках. Оляна подкинула на полати сена, накрыла рядном, но спать было жестко. Слова Ждана ошеломили Оляту. Ранее отрок не заглядывался на девок, не до того было. Холодно, голодно, всех дум – как поесть да согреться. Однако пошел в услужение к Некрасу, отъелся, оделся, сладкое да запретное стало видеться во снах. Улыба… Ее белые, пухлые руки, полная, мягкая грудь… Нетрудно представить, что у нее под рубашкой: мужики с бабами в бане моются разом. Только мужики идут за первым паром, бабы и дети приходят позже. В тесных избах семейная жизнь на виду, как ни таись, от любопытного взгляда не спрячешься. Что мужик делает с бабой, знает каждый. Оляте от охальных снов поутру было стыдно, но видеть подобное хотелось вновь. В веси Оляты молодые не смели любиться до свадьбы. Если девку в таком замечали – в веси не спрячешься, то считали порченой и замуж не брали. Парень тоже становился порченым, в зятья его не желали. Порченые могли рассчитывать на вдовца или вдовицу, да и то при большой удаче. В городе жили по-другому. Мужики и бабы сходились легко, вон как Некрас с Улыбой. Весь Белгород знал, где холостой муж за плату найдет женскую ласку. После того как у Оляты завелось серебро, он подумывал сходить к гулящим, но боялся, что те станут смеяться. Неуклюжий отрок… А тут Ждан сам предложил…
Олята ворочался и вздыхал, пока теплая рука сестры не легла ему на лоб. Олята тут же сказал о разговоре со Жданом. Рука сестры исчезла.
«Пойдешь к ней?» – понял Олята.
– Не пойду! Соромно! – сказал Олята.
Сестра погладила его по голове.
– Деток жалко! – вздохнул Олята. – Голодные.
Теплые губы коснулись его виска. Олята понял и уснул.
Поутру они оседлали коней и отправились в соседнюю весь. Оляна ловко сидела в седле – научилась в Волчьем Логе. Из-под задравшейся поневы виднелись белые коленки. Олята решил, что сестре надо сшить порты. Оно-то все знают, что у бабы под подолом, но казать голые ноги – соромно. Увидят – ославят, а с дурной славой замуж как? В портах девке тоже нескладно, но лучше, чем с голыми ногами.
В веси Олята сторговал козу: белую, с черными пятнами. Большое вымя козы свисало чуть не до земли: по всему было видать, что удойная. Расплатившись, Олята накинул веревку на рога, но коза уперлась и не хотела идти.
– Козлята у нее, – объяснила хозяйка. – Два козлика. Козочек разобрали, эти остались. Не хочет деток бросать. Давай ногату, боярин, и забирай козлят!
Олята так и сделал. Стреножив прытких козликов, забросил их на крупы коней, после чего веревка козе не понадобилась. Сама бежала следом, тревожно мекая. Во дворе Нежаны Олята распутал козлят, и те, к восторгу Первуши и Вторака, стали носиться по траве, высоко подпрыгивая. Коза успокоилась и принялась щипать травку. Брат с сестрой вернулись к себе, где с удовольствием позавтракали.
Нежана пришла вечером, с большим вышитым рушником.
– Пусть Господь спасет вас, добрые люди! – сказала, передавая рушник. – Со свадьбы берегла. Нечем больше благодарить. Молиться буду!
Олята стоял, краснея. Боялся, вдруг Нежана позовет к себе? Как вести себя, что сказать? Но Нежана не позвала. Уронила слезу, обняла Оляну, после чего ушла.
– Надо сена им накосить, – сказал Олята сестре. – Козе много не требуется, но бабе трудно. Козлят под Рождество заколют, будет мясо, а козу целую зиму кормить. Завтра поищу косу.
Планам этим не суждено было сбыться. На следующий день вернулся Некрас…
17
Воскресный день. Обедня в соборе кончилась, на курский торг выплескивает толпа. Мужчины в новых портах и свитках, женщины и девки в цветастых поневах и вышитых рубашках. Замужние и вдовы в платках, девушки с венчиками в волосах. Венчики большей частью костяные, но попадаются из бронзы и с каменьями, редко – серебряные. Курск небогатый город, здесь больше ценят добрый меч, чем украшения. Шелковых портов, как в Галиче, не встретишь.
Порты на нас полотняные, свитки – суконные, как и шапки, зато все новое. Справили по приезду. Серебро у ватаги есть. Дружинник не расстается с кошельком ни на пиру, ни в сече. Кое-кто из ватаги под стенами Галича успел срезать кошельки убитых уных сподвижников Володька. Добычу поделили поровну: так решила ватага.
В Курск добирались долго. Шли проселками и тропами, избегая торных дорог. Путали следы. Ели печеную дичину и рыбу, заплывавшую в мои верши. Когда становилось невмоготу жить на мясе и рыбе, Малыга отправлял кого-нибудь в ближайшую весь, и тот возвращался с мешком муки или дробленой пшеницы. За еду платили. Если отобрать, смерд пожалуется тиуну, тот сообщит князю. Могут выслать погоню, могут перенять… Получив серебро, смерд промолчит – чтоб не делиться с князем. Пока добирались, оборвались и обносились. В таком виде въезжать в Курск Малыга не захотел. Свернул к посаду и остановил коня у постоялого двора. Мы разместились, поели, а после трапезы позвали портных и сапожников. Нас обмерили, ремесленники получили задаток и пообещали прийти завтра.
Вечером прискакал гонец. О нашем приезде донесли, князь Всеволод не захотел ждать. Малыга, ворча, кое-как привел в порядок одежу и отправился с гонцом. Вернулся не скоро, хмельной и довольный.
– Помнят сотника! – сказал в ответ на наши вопросы.
Всеволод Курский принял нас через день. Отпаренных в бане, с надетыми бронями и при оружии. В своем времени я смотрел исторические фильмы, там воины постоянно ходили в доспехах, не снимая их даже за столом. Глупость. Броню и шеломы, смазанные салом, чтоб ржа не ела, возят в мешках, надевая
