О смерти Волхва было сказано немногим: Ярославу с Мстиславом да некоторым Сильным людям. Остальным правду было знать ни к чему. Им следовало просто забыть имя врага, как будто он никогда и не ходил по земле.
В княжеских делах мы больше не участвовали, а неторопливо ездили себе взад-вперед, забираясь в самые отдаленные уголки. Отвлекаться почти не приходилось: в кои-то веки никому не требовалась богатырская помощь. Наконец-то можно было передохнуть.
Разделавшись с врагом, мы познали безмятежный покой.
Так прошли весна и половина лета. Однако несмотря на плодный сладкий год ученики нам не попадались. Ни разу не дошло даже до испытаний. Мальцы были веселы и шустры, но дальше княжеского терема ни одному было не пойти. Более того, за полгода мы вообще не встретили ни одного нового Сильного. Могло показаться, что Сила вообще стала не надобна на земле.
Мы сделались задумчивы. Алеша стал посматривать на меня искоса, и я приготовился к нехорошему. Действительно, однажды на обочине степей, под Галичем, мой друг весело сказал:
— А ты знаешь, почему нам нет удачи?
— Почему? — спросил я, нахмурившись и уже предчувствуя новую заботу.
— А потому, — сказал Алеша торжественно, — что мы не доделали одно дело.
— Это какое?
— Итиль.
Я вздрогнул и впился глазами в веселое лицо друга. Итиль! Из которой мы едва выбрались! Где мы повстречали Ужас глубин! Где в руку Алеше впилась серебряная пыль, оказавшаяся гибельной даже для Волхва! Снова идти в Итиль?!
Конечно, я понимал, что имеет в виду мой друг. Теперь Итиль оставалась главной обителью скорби в известных нам землях. И впрямь легко могло статься, что наша удача пресеклась, потому что мы забыли о ее узниках.
К тому же война с Итилью выглядела не такой уж и безнадежной. Да, победить Итиль невозможно. Ее Сила идет из чрева земли и, возможно, исходит от самой Зги. С Ларной не совладает никто. Подземелья, уходящие во мрак, запечатать нельзя. Однако Итиль можно обезлюдить.
Сколько пленников томится там, не знает никто. О людях этих забыли все смертные, даже матери их уже давно похоронили. Однако боль и плач узников расползаются по земле. Их беда вопиет к небу об отмщении. Узилище нужно закрыть. Скверна Итили будет по-прежнему колыхаться под землей, однако больше не потревожит людей. Проникнуть в Итиль, освободить узников и потом уничтожить все входы и выходы — при удаче это можно сделать.
Мы стали совещаться. Вечером поворотили коней на юг и помчались в Тмуторокань.
Как я уже говорил, Тмуторокани я не люблю. Даже если освободить всех узников Итили, снести ее страшный купол и построить на этом месте курган со святилищами всех светлых богов, добрым городом Тмуторокань все равно не станет: страшная Ларна по-прежнему будет блуждать в глубоких подземельях под городом. Тмуторокани на роду написано прожить долгую скверную жизнь. Хорошо было бы вообще бросить это место и перенести город в степь, однако Ларна от себя никого не отпустит. Я вообще считаю, что здешние подземелья выстроены в форме волшебного кристалла и что преодолеть их Силу невозможно.
Было решено не бросаться в бой сразу, а немного пожить в Тмуторокани и осмотреться. Провести незамеченными здесь больше трех дней мы не могли: Тмуторокань — не сонный Новгород, в котором при некоторой удаче мог бы спрятаться даже огненный змей. Поэтому мы, не таясь, открыто расположились в княжеском тереме.
Мстислав принял нас радушно. В отличие от большинства, он знал, отчего на Русской земле перестала литься кровь, все ссоры стали решаться миром и начала плодоносить самая никудышная земля. Даже в Тмуторокани этим летом зелень поперла из камней, песка и глины, а на княжьем дворе вообще расцвел пышный сад.
На третий день мы приступили к Мстиславу с разговорами об Итили.
— Разрушить двери Итили?! — изумился Мстислав. — Да вы хоть знаете, о чем просите тмутороканского князя?!
Истории, которую он поведал, мы действительно не знали.
Много лет назад, когда Владимир только-только прислал юного сына править завоеванной Таматархой, к Мстиславу явился древний старец. Он назвался Наземным Стражем. По словам старца, в его роду из поколения в поколение всегда рождалось двое братьев. Старшего забирали служить в Итили, младший оставался на земле. Если кто в городе и знал что-то об Итиле, так это он. Оставшийся на земле посылал в узилище провизию, вино, воду и прочее. Наземный Страж заявил Мстиславу, что Таматархой можно править только до тех пор, пока стоит Итиль. Если правитель распахнет двери тюрьмы, престол его падет. Может быть, не устоят даже каменные стены Таматархи.
— Я Итили боюсь, — внушительно сказал Мстислав. — Без крайней надобности с узилищем этим не связываюсь. Пленников туда бросаю только в самых исключительных случаях. Вас вот бросил, потому что Сильные вы и справиться с вами по-другому не рассчитывал… Но вы правы. Скверные дела творятся в подземельях, скверные, чтобы не сказать — адские… Слушайте меня: обещаю больше в Итиль не посылать никого. Подождите — ныне плачущие там перемрут, и опустеет Итиль. Купол останется, двери останутся, ходы подземные останутся — но ни крови, ни воплей больше не будет. Не стану я разрушать дверей Итили; пускай сами бурьяном порастут.
Мы переглянулись. Ждать? Если сделать так, как предлагал Мстислав, ждать надо было лет тридцать, если не все пятьдесят. На это могло не хватить даже жизни пока что не найденных нами учеников. К тому же, как знать, на что решится зловещая стража Итили, когда опустеют пыточные подземелья, — не выйдет ли она на страшный промысел в город?
И тут Алеша послал мне лукавую мысль. Я легонько кивнул.
— Не враги мы престолу твоему, — обратился Алеша к князю. — О просьбе нашей забудь. Устоят Таматарховы стены. Слова тебе об Итили больше не скажем.
— А сами? — подозрительно спросил Мстислав. — Сами в Итиль не полезете?
— Так мы там уже как родные, — засмеялся Алеша. — Легкая у тебя рука.
Мстислав покраснел от стыда.
— Мечи мы там забыли, — продолжал Алеша. — Если и спустимся в Итиль, то на одну только минуточку. А к тебе это отношения не имеет. Ты нам соваться туда запретил, и в случае чего не тебе, а нам ответ держать.
Мы объяснили пытливому князю, с кого в таких случаях спрашивают боги, он успокоился и даже сказал:
— Коли полезете, просьба у меня будет. Лет этак пятнадцать назад сослал я в Итиль деву одну. Сильной она была и меня любила, и испугался я. Волосы у нее как смоль, роста высокого необыкновенно, Праксией зовут.
— Пополам уж переломили давно Праксию твою, — сказал я мстительно, — а волосы у нее уж к концу первого дня седыми от пыток сделались.
— Тьфу! — плюнул в сердцах Мстислав. — Невозможный ты богатырь, Добрыня! Моя б воля была — вовсе с тобой не заговорил бы вовек!
— Не серчай, — успокоил его Алеша. — Не по злобе Добрыня говорит. Обещаю тебе: коли жива колдунья твоя, ночью темной на двор к тебе приведем.
Мстислав фыркнул и кольнул меня непрощающим глазом. Алеша же невинно полюбопытствовал:
— А что ж деву-то сослал, князь, не помогла тебе разве жемчужная серьга? Она же вроде от любви опасной бережет.
Мстислав так и ахнул:
— Выходит, действительно ничего не спрячешь от богатырей!
Алеша горделиво усмехнулся:
— А ты как думал-то? Так что с серьгой-то получилось? Любопытно мне.
Мстислав помрачнел:
— Своими руками отдал я серьгу Праксии… Уж потом из Итили вернули…
