слаб; я ощущал, как горели все укусы ядовитых тварей. Я смотрел сквозь смеженные ресницы и не шевелился.
— Что-то не то, — вдруг заговорил властный второй.
— Я ничего не чувствую, — почтительно отозвался первый.
— Не то, — повторил второй. — Нет, не может быть.
— Как распорядиться телом? — шелестнул первый.
— Подожди распоряжаться. Не то, не то…
И он наклонился ко мне и раздвинул веки, а я, как забитый зверь, не мог шевельнуть и пальцем.
— Невероятно.
Он приложил холодную руку к моему лбу.
— Молодой друг мой, он жив.
— Я не расслышал, Владыка.
— Он жив.
— Немыслимо! Только вы и я в силах совладать с нашим ядом!
— И тем не менее, — заключил второй, все еще держа ладонь у меня на лбу, — мы получили не труп, а гостя. Неосторожный странник, — и он ущипнул меня за щеку, — полно притворяться. Ты можешь открыть глаза.
Говоривший был горбонос, сед, со взглядом темных отрешенных глаз. Его почтительный наперсник был молод, неловок, скован в движениях, и я с недоумением угадал в нем русского. Я лежал с широко раскрытыми глазами и при всем желании не мог пошевелиться. Я напрягся, как мог, и воззвал к своей Силе.
— Не трудись, неосторожный странник, — произнес старик. — Ты уже давно знаешь, что Сила твоя тебя оставила.
— Владыка, я добью эту падаль? — засвистел шепотом русский. — Если у него две жизни, то уж никак не три.
— Молодой друг, ты когда-нибудь видел людей, у которых было бы две жизни?
— Нет, Владыка.
— Ну, а я видел только три раза, и всегда это был какой-то знак. Подожди-подожди. Он принял противоядие? Я чувствую здесь наш корень и ваш красный летний цветок, но они не на нем.
— Они в суме, Владыка.
— Значит, молодой друг, мы должны заключить, что его спасла Сила, которая много больше нашей.
— Дозвольте снова пропустить его через парадный вход!
— Парадный вход, парадный вход, — повторил старец раздумчиво, думая о своем. — Нет, — сказал он решительно, — поскольку здесь замешана Сила духов, а то и богов, это знак. Скажи мне, неосторожный странник, кто ввел тебя обратно в твое тело?
Я издал только невнятный хрип.
— Ах да, яд же все-таки действует. Ты по крайней мере не Кащей, правда?
Если бы я мог, я бы вздрогнул.
— Не сокрушайся попусту. Мы знаем, зачем ты сюда пришел. Молодой друг, дай ему немного нашей воды. Но отмерь хорошо — пускай только заговорит.
Вода не пахла никакими травами, но я мгновенно почувствовал себя лучше.
— Итак, неосторожный странник, кто тебя спас?
— У меня есть имя, — выговорил я с трудом. — Я Святогор, сын Даждьбога.
— Ты и правда веришь в эту историю? Ты упрям, неосторожный странник. Я скажу тебе правду: я не могу читать твоих мыслей, почему-то ты все еще от меня заперт. Скажи сам, ты знаешь, кто тебя спас?
Конечно, я знал. Еще мертвым я понимал, что лазурной чешуей сверкнула сама Упирь.
— Тот, кому я нужен.
— Да, пытать тебя, наверно, бесполезно. Хорошо, пускай это останется твоей маленькой тайной. У тебя не так уж много тайн от меня.
Он посмотрел в темноту и задумался. Потом, переводя взгляд с меня на своего служку, произнес:
— Раз не труп, значит, гость. Молодой друг, отнеси его на солнце.
— И оставить его там, Владыка?
— Да… Пока просто оставь его там. Я не могу сразу определить меры нашего гостеприимства.
Он хлопнул в ладоши и зашагал куда-то в глубь зала.
Служка подхватил меня под мышки и поволок прочь.
— Ты из кривичей, — сказал я. — И ты Кащеев.
— Верно, — прошипел он, с натугой таща меня вон из зала. — Я всегда думал, что ты неглуп, Святогор.
— Ты видел меня?
— Кто ж тебя не видел. Тебя вся Русская земля видела. А теперь, — заключил он, вытирая пот, — ты просто куль с костьми.
— Ты недоволен, что твой хозяин продлил мне жизнь.
— Посмотрим, на сколько его хватит, — пропыхтел он. — А теперь, — с торжеством сказал он, — сын Даждьбога, повелителя дня, я вынесу тебя на солнце!
И он пихнул меня в кромешно темный лаз и захлопнул за мной дверь.
Прошли ночь, день и еще ночь, и еще день, а я все лежал в кромешной тьме, не слыша и не видя ничего вокруг. Воин вовсе потерял бы счет времени, но я знал, что считал верно.
Жар и зуд от укусов были почти нестерпимы; мучила жажда; тело не повиновалось мне. Я не знал, какими словами ругать себя за то, что провалился в волчью яму. Это было просто смешно, немыслимо, непредставимо, и я решил, что Сила Башни не только сковала мою, но и лишила меня самой простой осторожности, одурманив.
Я пробовал свою Силу и так и эдак. Все было напрасно. Я даже не ощущал Силы Башни и своих хозяев. Очевидно, действительно, все, что оставалось от моей Силы, — это замок на моих мыслях, которые никто по-прежнему не мог читать. Я молился Упири, потому что она все же не дала мне провалиться в темные воды Смородинки, из которых нет возврата. Но Упирь не отвечала. Тогда я решился на невиданное святотатство: я заговорил со Згой. Но то ли Зга вообще никогда не говорила ни с кем, то ли я не подобрал нужных слов, то ли я просто навсегда сделался немым.
Я был беззащитен, я ничего не знал о Башне, и никогда, наверное, ни один богатырь не был так постыдно беспомощен.
На третью ночь за мной пришли. Я даже не услышал, как отворилась дверь и как надо мною склонился служка. И я, как малый ребенок, разбуженный ночью, вздрогнул, когда он гаркнул:
— Просыпайся, бревно!
«Конец Святогору, — подумал я. — Не пробудиться, когда за мной пришли, — не богатырь больше я…»
— Холоп, — сказал я тем не менее спокойно, — помни, с кем говоришь.
— С глупым бревном я говорю. И зови меня — Молодой Волхв!
Я громко зевнул и сказал равнодушно:
— Холопом был, холопом и в землю ляжешь.
Он зашипел от злости:
— Если бы не Владыка, давно бы ты у меня верещал, как заяц. Отдаст он мне тебя. Долгой будет тогда твоя смерть.
— У меня и жизнь будет долгая. И не лайся тут! Делай, что приказано.
И он, бормоча что-то под нос, поволок меня вон из мерзкого лаза, и скоро я оказался в том же самом красном зале.
Старик сидел на полу, скрестив ноги, и, прищурившись, смотрел на свечи. Молодой Волхв бросил меня посреди зала и встал рядом, скрестив на груди руки. Долго все мы молчали, был слышен только треск свечей. Потом старик сказал, не глядя мне в глаза:
— Странно что-то. Вроде все твои тайны знаю, а чего-то понять не могу. Кто тебя от смерти спас?
