— Время наше не куплено, куда выедем, то и хорошо.
И ведет леший Илью радостно, к болоту самому, а на меня удивляется: чего этот-то послушный такой? Но радуется леший, и от радости прибывает Сила его. «Да, — думаю, — пропадет Илья в одиночку. К злому лешему я его вывел, но, пожалуй, и тихий его поведет. Вон как забирает. След в след лесному хозяину ступает».
В самую глушь зашли. Остановился Илья:
— Болото рядом, Святогор. Уж пахнет.
— Действительно, пахнет, — говорю. — Ну так что ж?
И по болоту поездим.
А сам думаю: «Хорошо, я тоже здоров, а в другой раз кто тебя вытащит?»
— Нехорошее место, — Илья вдруг говорит. — Надо ли нам туда?
Удивляюсь, но молчу.
А болото тут такое: где трясина кажется, там твердь на самом деле, а где твердь — ну да понятно, что там. И ведет леший Илью как бы на сухое место. Сейчас ухнет Илья. А он вдруг говорит:
— Святогор, а ведь трясина сейчас пойдет. Чудное болото какое-то.
И в сторону поворачивает. Леший и так бьется и этак — не идет на болото Илья. Подивился я; думаю — глаз хороший, лесной, русский у Илюши, вот и сквозь землю видит.
А сумерки пали. По краю болота едем, а там огоньки горят, а когда огни на болотах загораются, там и Сильному беречься надо, потому что тянет его. Слышу — шепчет Илюша:
— Смертищей-то как потянуло!
И едет себе вкруг болота и ночью, ни разу в трясину не ступая и на огоньки не прельщаясь. Взбесился леший. Посчитал я: пять раз мы вкруг болота того за ночь объехали, а ни разу не оступился Илья. Но и с круга не сходит. Только на рассвете встрепенулся:
— Да были мы уж здесь!
И охнул:
— Так нас леший водит! — и на меня смотрит с укоризной.
Я молчу, думаю: ну, как выбираться станешь?
Насупился Илья: обиделся. Поехали от болота вроде, но я же чувствую — на самом деле снова круг закладываем (а серое небо было, и не поймешь, где восход, где закат). Опять леший повел. А Илья вдруг как жахнет мечом по дубу! Леший аж кустами захрустел, как пальцами, за дерево свое любимое страдая.
Говорит Илья:
— Ну вот, обозлился и показал, куда он нас вести хочет. А мы в другую сторону пойдем.
Три дня выбирались мы из этого леса, где дороги было на полдня. Но вывел Илья. Немало веток посек и лешего обозлил немерно, но вывел. Да, думаю, медведь ты, медведь, а не на всякий улей лезешь.
Ничего не сказал Илье, в другой конец земли Русской повез его, на Псел-реку. Там русалки злые, а почему — неизвестно. Вроде не обижал их никто, но — Сильное место для них.
Приехали к самому закату. Ласково Псел глядит. И теплынь тихая, и солнце на воде отдыхает. Радуется Илья:
— Ох, поплещусь сейчас, день-то больно жаркий был!
Разделся и в воду полез.
У меня с русалками с детства самого плохо. Как надругался я тогда над кувшинками, так не любят меня с тех пор русалки. Вреда причинить уж не могут по Силе моей, но всякий раз стараются. И сейчас зашевелились.
Не бросил я Илью одного, с ним вместе в воду пошел. А русалки будоражат, водой щекочут, и смех тихий, серебряный зазвенел, словно волна малая в берег каменистей колокольчиком ударила. Сильны русалки и на меня сердиты. Вижу, помрачнел Илья, действует на него русалочья Сила. Смотри, думаю, Святогор, лови ученичка-то, как на дно пойдет.
Вдруг поплыл Илья к берегу сердито, из воды выбрался, на траву лег, отвернулся; вижу, плачет. Подсел к нему:
— Ты чего?
А он басом обиженным:
— Девку хочу. Тридцать три года на печи просидел, три года в седле, а все как дитя малое.
Чуть не рассмеялся я. Люди невест, жен бросали, в воду кидались на русалочий смех зовущий, волшебный, а этот увалень из самого волшебства на берег полез — себя жалеть. Смолчал, но думаю: хранит тебя земля Русская. Расшевелили тебя русалки, как и положено им, а погубить не смогли.
Ну, думаю, духов попробовал, теперь глянем, что Илюша с Сильными делать будет.
По Пселу к левобережью Днепра выехали и направились в Олешье, в днепровском устье: там корабли из Царьграда, Корсуни да Тмуторокани пристают, и много там всякого люда сшивается, сорного и стоящего, и живет там Сильный один, грек, ведун, Фотием зовут, ни добр, ни зол, а Сила ему для забавы и наживы потребна. Крутит людьми, как хочет: в Олешье Русь с Зарусьем встречаются, и многим Сила нужна перед тем, как на чужую землю ступить. И тешится Фотий. Коли денег не взял с тебя — берегись: играет тобой, как кот мышью доверчивой, и на беду идешь. Многие потом хотели с Фотием поквитаться, но где купцу или воину Сильному синяков наставить.
Сильней я Фотия, и знал он это, поэтому сразу уговорились: чур, Святогору не вступаться. Что сделал Илья, то сделал. А Илье сказал я: «Полезный человек Фотий, и хочу я, чтоб сошелся ты с ним будущего ради».
Говорит Фотий Илье:
— Ах, русак ты, русак! К морю синему приехал, а матери морской подарка не привез! Не будет тебе счастья на море, и рекам гладкотекущим мать морская тебе помогать запретит, и смерть от воды примешь.
Ложь все, от слова до слова, но пыхтит Илья, на меня оглядывается, а я вида не подаю, и всему верит Илья. А Фотий пошептал что-то, на воду подул и дальше чирикает:
— Слышишь, как море волнуется? Это мать морская на тебя сердится. Поди, умилостивь ее, иначе сегодня в море лодки рыбацкие потопнут, а через время не долгое и ты в воде сгинешь.
— Да не сказал мне Святогор ничего…
— Испытывает тебя Святогор, — в первый раз грек изворотливый правду молвил. — А я тебя по доброте научу. Зайди в воду и в море помочись, как ребенок малый. Тебя мать морская в сыновья и примет.
Едва не крякнул я. Большое это оскорбление матери морской, и наказывает она за это всегда. Что делать? Не сдержать слова, вмешаться? Так ведь честный уговор был с Фотием. Ну, да не потопит сегодня мать морская Илюшу моего, а потом я сам перед ней повинюсь.
Поспешил Илья к морю, на меня не оглянулся, потому что уж под Силой был, а я Фотию говорю сердито:
— Что ж ты, собака черная и лукавая, делаешь? По-другому испытать не мог?
А он смеется:
— На коленках ко мне ученичок твой приползет, ты мне денежку заплатишь, а я его у матери морской отмолю.
Плюнул я и на Фотия глянул нехорошо. Сидим, ждем. Наконец, шаги. Отлегло у меня от сердца. Вваливается Илья. Мокрый весь, лицо раскровавлено, дрожит и бросается Фотию в ноги. Противно мне стало: все как грек блохастый говорил, так и вышло. И вопит Илья:
— Ой, подними меня, Фотий, ноги меня не держат, поздно я в море помочился, уж прогневалась на меня мать морская, едва не утоп.
Смеется Фотий и к Илюше наклоняется. А тот ему снизу — хрясть по зубам кулачищем! Взвыл Фотий, на спину упал жуком и лежит как неживой.
Обомлел я.
— К морю с чистым сердцем шел? — спрашиваю.
— С чистым.
