Теперь же он вспомнил об этом увлечении молодости и подумал с почти суеверной надеждой:
«А не вернут ли романсы своим болезненно эмоциональным воздействием утраченную свободу мышления?»
Четвертая стена зрительно отступила, и на ее фоне возник, словно материализовавшись из пустоты, пожилой усталый человек с гитарой в руках — живший в середине четвертого тысячелетия прославленный исполнитель русских романсов.
— Добрый вечер, — поздоровался певец. — Что бы вы хотели ус-лышать?
— Добрый вечер, — ответил ученый, хотя этого вовсе не следовало делать: перед ним был не человек, а его голографический двой-ник (УМ скрупулезно воссоздал облик и голос давно умершего ар- тиста), но Великий Физик, не отличавшийся учтивостью в о бщении с коллегами, обращался к фантому с подчеркнутым почтением. — Будьте любезны, спойте по вашему выбору.
Певец задумался, тронул струны и начал на тихой органной ноте:
«Гори, гори, моя звезда…»
Постепенно голос его крепчал, подчиняя своему колдовскому оба-янию единственного слушателя.
Если бы кто-нибудь из знавших Великого Физика присутствовал на этом импровизированном концерте, он поразился бы перемене, происшедшей с презиравшим эмоции ученым: лицо старика, обычно насупленное, светилось нежностью, в уголках просветлевших глаз поблескивали слезинки.
Великий Физик был во власти романсов, слившихся в его сознании воедино.
Разбуженная ими память обрушила на него поток видений, — грустных и радостных, осмысленных и бессвязных, чувственных и подсознательных. Перед ним конспективно развертывалась повесть его жизни, и как же много в ней оказалось страниц, которые стоило бы переписать набело. А он ведь считал, что жил единственно правильным образом, вовремя исправляя ошибки, отсекая лишнее, несущественное. Дорожил временем, не растрачив ал его на мелочи.
Но, лишаясь их, не обкрадывал ли себя?
— Это мои самые любимые романсы, — сказал певец, взяв по-следний аккорд.
Стряхнув чары, Великий Физик подумал:
«Уже шесть столетий нет человека, а его искусство, образ и, по-жалуй, частица души живы. Не запись, репродукция, тиражируемая любым числом копий, а именно живое, неповторимое, непреходящее искусство. Ведь попроси я повторить романсы, споет подругому, и во мне отзовутся новые струны…
Хотел бы знать, буду ли через столетия столь же нужен людям, не забудут ли меня, как уже сейчас забыли мое имя?» — Спасибо, — поблагодарил он певца. -
Вы доставили мне ис-тинное наслаждение!
Романсы отзвучали, но Великий Физик ощущал их крепнущее эмоциональное последействие. И оно было совсем иным, чем в моло-дые годы: видимо, время и образ жизни сделали его менее чувствительным и более мудрым. Не тоска от собственного бессилия перед неизбежностью конца, не слезливая жалость к себе, а давно забытая умиротворенность овладевала им.
Сейчас, когда пустота четвертой стены вернулась на место, Великий Физик уже не испытывал досады из-за совершенных ошибок и многих самообманных заблуждений, казавшихся ему когда-то истиной. За те часы, что он слушал романсы, повесть прожитой жизни была переосмыслена и под ней подведена черта. И он уже не думал, с доброй завистью к певцу, о посмертной славе, как, даже будучи эгоистом, не стремился к прижизненной.
Мимолетная горькая мысль о собственной безымянности, полученной в награду за научные заслуги, оставила после себя лишь снисходительную усмешку. Ведь один из его великих предшественников — лорд Рэлей родился Джоном Стреттом.
Но Стретта тоже с почетом лишили собственного имени. Рэлей занял подобающее место в анналах науки, Стретт был предан забвению. Но проиграла ли от этого наука?
И все же Великий Физик был вынужден признать, что романсы обманули его надежды — не растревожили душу, а, напротив, привели ее в равновесное состояние, внеся успокоение, наделив философской рассудительностью, от которой шаг до равнодушия.
Да, потрясения не получилось. Не стучит в висках кровь, не пы-лает мозг.
Как сладкая истома — умиротворенность, готовность подчиниться неизбежному не протестуя, отрешенность от жизненной прозы…
Но ему-то необходимо другое! Не примирение с действительностью и самим собой, а прямо противоположное: нервный шок, возможно, глубокий стресс. Не проникновенная молитва, а высоковольтный разряд заставляет вновь забиться, казалось бы, навсегда ост ановившееся сердце!
И чтобы вырваться из трясины умиротворенности, Великий Физик решился на крайность.
2. Два Виктора Соля
Вот уже три раза при входе в устье галактики Соль был вынужден резко изменять траекторию, чтобы избежать столкновения: на него лоб в лоб неслось зеркальное отображение «Дианы», его собственного космообсервера,
«Диана-перевертыш», в которой правое и левое поменялись местами.
«Черный ящик» подтвердил, что это не галлюцинация. Ученые из Центра космических исследований изумленно разглядывали расшифрованное изображение
«перевертыша», обмениваясь излишне глубокомысленными, на взгляд Соля, репликами:
— Локальное искривление континуума?
— Скорее изменение полярности.
— Тогда бы и пилот инвертировался: минус на минус дали бы плюс.
— Следовательно, он ничего бы не заметил!
— А приборы?
— А что приборы?
— Коллеги, я подсчитал вероятность троекратной встречи с инвертированной
«Дианой»…
— Ну и?
— Десять в минус стомиллионной, округление до порядка.
— Практически нуль!
— Не следует ли отсюда, коллеги, что явление вневероятностно?
Виктор Соль, молчаливо присутствовавший при разговоре (уче-ные мужи вскоре утратили к нему интерес и перестали его замечать), понял, что за псевдозначительными репликами скрывается растерянность. «Академики» явно столкнулись с чем-то выходящим за рамки их представлений и всеми силами пытались «спасти лицо». Делали они это настолько неуклюже, что даже далекий от научных проблем пилот почувствовал фальшь. А фальши Соль не терпел, в чем бы она ни проявлялась.
Когда младший из ученых высказал гипотезу, что наблюдаемый феномен есть не что иное, как материализовавшаяся, то есть по неизвестной причине превратившаяся в объективную реальность и потому воспринятая приборами, галлюцинация, Виктор повернулся к «академикам» спиной и зло буркнул:
— А пошли вы!
И хлопнул дверью, напоследок добавив нечто ввергнувшее деятелей науки в состояние шока.
Его на всякий случай отстранили от полетов, а затем уложили в госпиталь для всестороннего обследования. Но как ни пытались эскулапы обнаружить патологию, ничего не нашли.
— Возмутительно здоровый парень, — заметил один из них с до-садой.
Прощаясь, главный врач, старенький гений от медицины, напутствовал Соля:
— Старайтесь сдерживать эмоции, дружок!
— Я нервный, — огрызнулся Виктор.
— Не выдумывайте, — сказал врач укоризненно. — У вас нервы как из проволоки. Учитесь уступать старшим, так-то будет лучше!
