информацию, чтобы получить генные спектры наших родителей? Ведь нужно проследить наследственную цепь за много поколений!
— Этим занимается вовсе не Лоор, а Тис.
— Приспешник Лоора, который мечтает оказаться на его месте, самому стать «отцом и учителем»? И что же, он завел генеалогические досье на всех космополитян? Чушь!
По привычке я перебираю в памяти цитаты из речей Лоора, но, как нарочно, не нахожу подходящей. А не найдя, мучительно думаю: как же все-таки отбирают будущих родителей, если генетические коды утрачены? Неужели Асда права?! Может быть, те критерии, по которым производят отбор, вообще не имеют отношения к генам?
— Ты совсем меня запутала, — говорю ей мрачно.
— Нет, это ты сам себя запутал, — не соглашается она. — Но, похоже, начинаешь понемногу распутывать.
— Не сдобровать тебе, любимая моя… — вырываются у меня тревожные слова. — Ведь в любой момент…
— А что я сказала? — лукавит Асда. — Что ты себя запутал? Разве в моих словах кто-то углядит крамолу?
Я часто недоумеваю, откуда у нее этот искаженный взгляд на действительность, упрямое, вызывающее инакомыслие. Боязнь за нее не отпускает меня. Считаю часы и минуты до каждой новой встречи, а она пролетает как мгновение. И мы еще укорачиваем его спорами!
Даю себе зарок избегать их, но всякий раз нарушаю.
У нас бесклассовое общество, в котором все равны. Асда смеется, когда я об этом упоминаю. А иногда сердится.
— О каком равенстве между тобой и Реутом можно говорить?
Я отвечаю с достоинством:
— Реут пользуется привилегиями потому, что он функционер. Но разве это свидетельствует о нашем неравенстве? Если бы я был функционером или администратором, то такие же привилегии были бы у меня.
— Так что же не становишься? — издевательски спрашивает Асда.
— А кто будет синтезировать пищу? Разве это не важное дело?
— Важное, — подтверждает Асда. — Но почему же тогда ты не имеешь привилегий, и почему администратором может стать лишь член лиги?
Она обрушивает на меня рой вопросов. Тех самых, над которыми втайне думаю и я, не находя ответа.
— Каждый из нас, достигнув совершеннолетия, может вступить в лигу, — неуверенно сопротивляюсь я.
— Почему же тогда в лиге лишь десятая часть взрослого населения?
— Ну… это наш авангард…
— Добавь еще: ум, честь и совесть. И все же, разве девять десятых принадлежат к другой, низшей касте? Они что, глупее, ленивее?
Я затыкаю уши.
— Прошу тебя, не надо об этом!
Ведь мне и самому не все понятно с привилегиями. Если членство в лиге почетно, то какие еще нужны привилегии?
Почва уходит из-под ног. После разговора с Асдой я перестаю верить в то, что наше общество бесклассовое. Классов, как таковых, нет, в этом я убежден по-прежнему. Но что-то вроде классификации все же существует. Сверху вниз: функционеры лиги, администраторы, ученые, инженеры, наставники и прочие.
А внутри каждой группы своя классификация. Словом, все мы распределены по разным полочкам — чем выше, тем полочка короче.
На вершине этой пирамиды — вождь.
Где же я? Наверное, у самого основания… А мечтал стать ученым, исследователем космоса. Не вышло. У нас ведь личное желание ничего не стоит!
И правильно. Что если все захотят быть учеными! Кому же тогда регенерировать отходы, поддерживать в норме среду обитания, синтезировать пищу?
Закончив последний цикл обучения, я, как положено, был направлен на биржу трудовых ресурсов. Меня распределили на завод синтетических кормов: других вакансий не оказалось.
Так мне сказали. Я же подозреваю, что все было предопределено заранее. С момента рождения на каждого заводится досье, куда вносятся оценки психодетекторной экспертизы, результаты всякого рода тестов, короче, все, что характеризует личностные особенности человека.
Очевидно, обобщив информацию обо мне, решили, что мое дело — синтезировать пищу.
Кто решил? Это для меня останется тайной…
За год я привык к своей профессии, как все мы привыкли к вкусу или, вернее, безвкусию синтетической пищи. И до разговора с Асдой не сомневался, что у меня была свобода выбора: ведь я осознал необходимость стать именно тем, кем стал. А сейчас приходится убеждать в этом не только ее, но и себя…
4. Праздник на Форумной площади
Нашу космольскую ячейку возглавляет тот самый Реут, который был моим выборщиком и вызвал у меня (как, судя по всему, и я у него) жгучую неприязнь. Впрочем, со всеми, кто ему подчинен, он держится высокомерно — с одними подчеркнуто сухо, с другими просто по-хамски (я бы такого обращения не стерпел!), с третьими, из числа подхалимов, снисходительно.
Как-то после собрания, на котором Реут выговаривал нам за общественную пассивность, я спросил его:
— Ты ведь закончил цикл обучения тремя или четырьмя годами раньше меня. И куда тебя распределили? Какова твоя специальность?
— Я не распределялся на бирже, — с чувством собственного Превосходства ответил он. — Активистов отбирает для политической работы лига.
— Значит, руководство ячейкой — твоя работа?
Он посмотрел на меня так, словно я сморозил глупость.
— Да, пока я работаю в космоле.
— Что значит «пока»? — не понял я.
— Меня обещают перевести в аппарат лиги.
— О-о! У тебя большое будущее!
Реут не уловил иронического смысла моих слов. Взглянул благосклонно, впервые с момента нашего знакомства.
— Такими, как я, не разбрасываются.
— Ты, наверное, и родился активистом?
На этот раз насмешка попала в цель. Безбровое, рыхлое, мучнистое лицо Реута, обычно скованное неподвижностью, словно раз и навсегда надетая маска, перекосилось, пошло красными пятнами, напоминающими свежие ожоги. В рыбьих глазах полыхнула ненависть.
— Дошутишься, — сказал он с угрозой.
— Все может быть, — ответил я.
К этому времени мне было уже кое-что известно о другом Реуте, совсем не похожем на того надменного, не признающего чужих мнений руководителя, с которым имели дело мы…
На Форумной площади состоялся День космола — наш ежегодный праздник.
Я люблю это место за редкий для Космополиса простор, головокружительно высокие своды. Ночами я
