— Вот это тренировочка, Горин! — сказал он. — А она тебе на пользу — вон как раскраснелся. Глядишь, придешь на заставу и добавочную порцию на завтрак попросишь. А у нас одна положена... Вот так-то!
IV
Поиски героев продолжались. В следующее воскресенье мы побывали у Михаила Потаповича Дашкевича. Встретил он нас с сержантом Викуловым очень приветливо.
— Проходите, — предложил хозяин. Тем временем его супруга принесла чугунок с картошкой. В общем ели мы белорусскую бульбу, пили чай с малиновым вареньем. А потом лесник рассказал нам о знаменитом пулемете, который стоит возле памятника.
— В первые дни люди разное говорили. Одни уверяли, что застава погибла, другие твердо стояли на своем, что, мол, пограничники и до сих пор сражаются... Решил сам сходить. И увидел на перекрестке свежие березовые кресты. На одном холмике пулемет стоял.
А через несколько дней «максим» исчез с могилы. Решили мы, что это дело рук полицаев, и пожалели, что сами не взяли его. Как-то ночью ко мне пришли два наших коммуниста, Микола и Федор Короткевичи. Так и так, говорят. Михась, помоги нам, спрячь пулемет. Мы, когда потребуется, возьмем. Я сначала не понял, в чем дело, а потом прикинул, что к чему, и сообразил: пулемет-то особый, и хранить его — великая честь. Ну, и взял, затащил ночью на чердак, замотал там разным тряпьем — и делу конец.
Что дальше было? А вот что. Кто-то все же донес на меня старосте, что имею я оружие супротив «законной власти», это, значит, против фашистов. Я, конечно, не признался старосте, хоть и тряс он меня, как грушу, каждый божий день. Однажды ночью перетащил я пулемет в безопасное место — на край села к старику Парамону Пантелеймоновичу Гуриновичу. Старосте откуда-то это известно стало. Через неделю до меня дошел слух, что в стычке со старостой Парамон погиб.
И снова «максимка» у меня очутился. А со старостой рассчитались партизаны. В отряде над ним свершился суд по всем правилам закона. Приговор был коротким — повесить на старой осине. А когда в сорок четвертом пришли наши, «максим» заслуженно занял свое почетное место.
— И больше вас никто не беспокоил? — спросил я.
— Как же не беспокоили, очень даже тревожили... Староста-то исчез. Немцы всполошились. Собрали всех жителей, старых и малых, и давай допрашивать. Троих наших на глазах у всех расстреляли. Ко мне подбирали ключи, да кишка тонка — не подобрали. Сумел я их обкрутить...
— А фамилии погибших помните?
— Нет, запамятовал. Вот, может, Ерофеич знает. Он в то время на заставе часто бывал, егерем работал...
V
Сегодня я проснулся раньше обычного. Быстро оделся, сделал зарядку, умылся и вышел на улицу. Возле калитки, рядом с часовым стояла Аннушка, внучка лесника Божко. Она что-то говорила, поминутно вытирая слезы. Я подошел ближе. Из ее слов понял одно — какие-то неизвестные сегодня ночью пришли на лесной кордон и увели ее деда.
Куда увели, зачем? Это было очень странно.
— Вы не плачьте, пожалуйста, мы постараемся чем-нибудь помочь вам... — попытался я успокоить Аннушку.
Часовой позвонил капитану, и тот не заставил себя ждать. Минут через десять Волгин, сержанты Викулов, Мочалов, я, еще два солдата и Аннушка мчались в «газике». Рядом с Мочаловым была наша Дина. Ваня Гринчук осторожно вел машину по лесной разбитой дороге.
Пять часов назад в дом пришли два неизвестных и силой увели лесника. По всей вероятности, им нужно быстрее перейти границу, минуя заставу. Капитан Волгин объяснил нам:
— Заставы Беловежской пущи подняты по тревоге, усилена охрана границы. Надо во что бы то ни стало задержать неизвестных!
Сержант Мочалов сразу же пустил Дину. Она сначала путалась, но когда напала на след, рванулась так, что сержант еле-еле удержался на ногах. За ним бежали капитан, сержант Викулов и я, а два солдата остались здесь, на всякий случай.
— Не отставать! — слышал я голос капитана.
Мы бежали по высоким зарослям папоротника, то и дело смахивая с лица паутину, тягучую и неуловимую; мчались по нехоженым лесным тропинкам, по слежавшимся листьям, по жухлой траве, по мхам и лишайникам. Меня не оставляла одна мысль: почему именно Божко им понадобился. Уж не с пулеметом ли здесь связано дело?
Потом под ногами зашуршали опавшие листья — желтые, багряные, золотисто-коричневые, бурые, зеленые с красными прожилками. И снова били по лицу темные ветки елей. Мы на бегу разводили их в стороны. И вдруг, как по команде, все трое остановились: где-то в стороне раздался выстрел, затем второй. И сразу все стихло.
— Сержант Викулов, ко мне! — крикнул капитан. — Через десять минут закроете выход из Черного оврага. В случае встречи с нарушителями действуйте осторожно... Связь — посыльным.
Черный овраг действительно был черным: повсюду торчали обгорелые деревья. Наверно, когда-то здесь разбойничал пал — лесной пожар. Потому и не пробраться тут. С трудом дошли до того места, где должны залечь. Укрылись за старым, вывернутым вверх корнями пнем. Отсюда было удобно наблюдать за подступами к границе.
— Как вы думаете, кто стрелял? — спросил я, наконец, сержанта. Но тот неопределенно махнул рукой, и я замолчал. Лежали, не шевелясь.
Прошло минут десять. Ни души. Кругом звенящая тишина.
Сержант на секунду приподнялся, кивнул мне головой.
— Ну, что там? — шепотом спросил я.
— А вы глядите, глядите. Вон туда, — он показал рукой на сваленную ветром сосну на той стороне оврага.
Макушка сваленной сосны упиралась в самое дно оврага, а комель торчал метров на двадцать выше.
— Да не туда вы смотрите, вон куда надо, — и сержант снова показал рукой. Теперь-то я хорошо понял, что он показывал на дно оврага.
— Ничего не вижу подозрительного...
— Обратите внимание, молочай качается, — как бы упрекнул меня сержант.
— Молочай вижу, но разве он качается?
— Смотрите лучше!
Я видел цветы молочая. Там, куда показывал сержант, цветов было больше, и они действительно слегка покачивались. Сначала я подумал, что это работа ветра. Но они качались не одинаково. Получалась странная картина: шевелятся не все цветы, а лишь отдельные и в одном направлении.
— Вижу, товарищ сержант.
— Очень хорошо, теперь следите...
— А чего ж тут следить? Кокнуть его — и делу конец!
— Горячиться нельзя. Нам надо, чтобы все было, как на ладони, ясно.
Я не спускал глаз с цветов молочая. Они и теперь качались, но почему-то медленней, чем вначале.
