Как-то под вечер раненого Пожарского пришел навестить рязанец Прокопий Ляпунов. Как всегда шумливый, он заполнил собой весь небольшой шатер князя, нарушив его покой, доселе строго охраняемый дядькой.
— Чего расхворался, Дмитрий? — басил рязанец, прищуря свой черный озорной глаз. — Пора подниматься, весна на дворе!
— И то, собираюсь на днях встать! — согласился Пожарский и дотронулся до плеча, слегка поморщившись. — Хорошо, что левую зацепило, а не правую. Дядька, угости гостя медом, нашим, суздальским, из лесной малины.
— Хорош, — похвалил Прокопий, отведав чашу густого, розового по цвету меда. — Что в войске делается, пером не описать.
— Что, воинских утех требуют? — живо спросил Пожарский и даже слегка приподнялся.
— Напротив! — рассмеялся Ляпунов. — Воевод перестали совсем слушаться, каждый день десяток, а то и больше дворян отъезжают домой. Скоро ведь сев, вот и тоскуют по хозяйствам.
— А что Мстиславский? Сердится, чай?
— Мстиславскому море по колено! Одни уходят, зато другие приходят. Царь отряд за отрядом шлет. Боится, как бы царевич снова силу не набрал: ведь, почитай, все южные города под его руку перешли: Воронеж, Елец, Ливны, даже — детище царское — Царев-Борисов. Если так дальше пойдет, царевич без всякой войны Россией овладеет.
— А ты вроде бы и рад, Прокопий? — хмуро сказал Пожарский. — Что же тогда медлишь, тоже подался бы в свои рязанские владения?
— Я сам знаю, как поступать! — с вызовом ответил Ляпунов. — Не мальчишка, чтобы меня учить. Не хочу быть в стороне, когда судьбы царевы решаются.
— Извини, коли обидел, — растерянно произнес Дмитрий. — Я ведь и сам так думаю…
Вдруг за стенами шатра послышался гул, будто поднялся встревоженный улей, началась пальба пушек, где-то заржали кони.
Прокопий Ляпунов глянул озабоченно:
— Что-то, видать, стряслось. Пойду узнаю.
Через несколько минут он вернулся, хохоча:
— Вот вояки так вояки! Уже не ведают, где свои, а где чужие…
— Да говори толком!
— Толку как раз и нету, одна бестолковщина, — продолжал веселиться Ляпунов. — Представляешь, царевич в помощь Кореле прислал целый отряд стрельцов, а с ними саней сто с нарядом да едой всевозможной. Так наши сторожа их беспрепятственно впустили в лагерь, думали, что это очередное царское пополнение. А расчухались только сейчас, когда те уже в крепости очутились и казаки от радости шум подняли!
— Может, предательство чье-то? — подозрительно спросил Пожарский.
— Навряд. Просто ротозейство наше расейское! — хмыкнул Ляпунов. — А ты еще о воинской доблести печешься. С такими навоюешь! Два месяца крепостцу, где человек двести всего и осталось, не можем взять. А теперь, когда Корела получил такое подкрепление, сам черт ему не брат! Да еще как снег сойдет, к крепости вообще не подойдешь — с одной стороны река, а с другой, говорят, трясина и камыши. Вот и будем куковать здесь до зимних заморозков, если…
— Что — «если»?
— Если война сама собой не кончится!
— Как это? — не понял Пожарский.
— А так! — с вызовом сказал Ляпунов. — Лежишь тут, ничего не слышишь. А я слышу от многих дворян, своих товарищей, де, не пора ли и нам царевичу челом бить. Раз уж Борис неспособным государем оказался.
— Разве можно изменять присяге! — ужаснулся Дмитрий, в бессилии откинувшись на подушку. — Ведь мы решение Земского сбора подписывали, крест целовали.
— Ну, кто подписывал, а кто нет! — язвительно проговорил Ляпунов. — Мы, рязанцы, например, не подписывали и часто поперек шли, за что не раз в опалу попадали. Так чего же нам царя Бориса любить и защищать? Пусть сам за свои грехи перед Богом и народом теперь и ответит. И еще, вот ты все о воинской доблести печешься! А против кого саблю поднять собираешься, подумал? Когда польские гусары или иные иноземцы против нас идут, тут понятно. А сейчас у царевича — поляков всего горстка. Одни православные в его войске. Что же, будет русский с русским воевать? Ты подумай!
Пожарский молчал, отвернувшись к стене. Ляпунов услышал хрипловатый голос Надеи:
— Шел бы ты, батюшка, восвояси. Видишь, князюшка не в себе.
— Эх, дядька! А кто сейчас в себе? — махнул рукой Ляпунов и вышел из шатра.
…Когда через несколько дней Пожарский смог самостоятельно сесть на лошадь, он объехал весь обширный лагерь и удостоверился в правоте слов Ляпунова — везде царили разброд и шатание. Досадно подумалось: «Может, и прав Ляпунов — надо кончать воевать, разъехаться всем по домам и пусть Борис сам с царевичем разбирается — кто законный правитель, а кто — нет…»
Дмитрий вспомнил, как вчера, не удержав любопытства, попросил Надею привезти от Ляпунова очередное письмо царевича. Тот писал, обращаясь к царскому воинству:
«Не стыдно ли вам, люди, быть такими пентюхами и не замечать, что служите изменнику отечества, чьи деяния вам хорошо ведомы: и как овладел он короною, и какому утешению подвел он все знатные роды — моих родственников, полагая, что когда изведет их, то будет жить без печали? Поставьте меня перед Мстиславским и моей матерью, которая, я знаю, еще жива, но терпит великое бедствие под властью Годуновых, и коли скажут они, что я не истинный Димитрий, то изрубите меня на тысячу кусков».
Конь с трудом вытаскивал ноги из жирной грязи, круто замесившей дорогу. И хотя апрельское солнце довольно припекало, князь зябко закутался в меховой плащ — знобило то ли от раны, то ли от тяжелых мыслей.
— Дорогу, дорогу! — услышал он крик и пронзительный звон тулумбаса.
На взмыленных лошадях мчались всадники, одетые в красные кафтаны.
«Новый царский гонец», — догадался он, съезжая в сторону. Лицо одного из всадников ему показалось знакомым, — видать, встречались во дворце. Крикнул:
— Случилось что? Как на пожар летите!
— Преставился наш государь — царь и великий князь Борис Федорович всея Руси! — перекрестился вестник, остановившись возле Пожарского.
— Как же это, Господи! — перекрестился и князь.
— В одночасье умер. Пообедал хорошо, весел был. Даже лекарей от себя отпустил. Потом вдруг дурно стало, прилег и захрапел…
— Может, отрава? — заподозрил неладное Пожарский. — Недругов у него хватало…
— Лекари говорят, скончался от удара.
— И на кого же стол свой оставил? На сына Федора?
— Когда уже умирал, бояре спросили об этом, а он только прошептал: «Как Богу угодно и всему народу!» Однако бояре поспешили крест целовать на царство Федору.
— Какие бояре? Ведь все самые знатные тут, в войске.
— Известно какие! — усмехнулся гонец. — Кто в ближнюю думу входят? Одни Годуновы. Вот они и порешили.
— Что еще скажет боярская дума! — покачал головой князь.
— Вот поэтому мы так и спешим. Велено немедля в Москву доставить самых больших бояр — Мстиславского да Василия Шуйского, чтоб присягнули новому царю.
— А кто же на войске останется?
— Вот едут новые военачальники! — кивнул всадник вслед рыдванам. — Главным воеводой назначен князь Михайло Петрович Катырев и вторым воеводой к нему Петр Федорович Басманов.
— Этот хоть воевать умеет! — кивнул Пожарский. — В Новгороде-Северском знатно отличился.
