Хворостинин, не желая продолжать спор на столь скользкую тему, вновь обратился к Пожарскому:
— Так как, поговорить мне насчет тебя?
— При дворе мне невместно, — упрямо тряхнул головой князь. — Если уж просить, так чтоб послал меня государь куда-нибудь на воеводство.
— А не молод ли ты, батюшка?
— Двадцать восемь скоро, возраст мужа!
— Ну, что ж, может, и попрошу, — капризным голосом сказал Хворостинин и, пришпорив коня, стал догонять царскую свиту.
— Кто как себе чины зарабатывает, — ехидно бросил ему вслед Хованский. — А настоящим воинам место — на задворках.
— Ничего, придет и наше время! — уверенно заявил Пожарский, еще переживавший сладостное чувство победы над иноземным рыцарем.
Редкая неделя проходила без учений. Строили все новые крепостцы, по которым стреляли из пушек. Царь добивался, чтобы не только пушкари, но и каждый воин мог метко стрелять как ядрами, так и «кувшинами с зельем».[48] Он подробно рассказывал и показывал, как действуют польские гусары при атаке и обороне. Дмитрий Пожарский, с увлечением принимавший участие во всех учениях, убеждался в их пользе — раз от раза русские воины действовали все более дружно и слаженно.
Царь был неутомим на новые придумки. Когда лед сковал Москву-реку, приказал выкатить на торжище перед Кремлем, где обычно торговали зимой целиковыми освежеванными тушами быков, что, замороженные, стояли как живые, чудную крепость на колесах. Изготовили ее на Пушечном дворе плотники да пушкари, однако потрудились и богомазы. На воротах были изображены гигантские слоны, вроде тех, что были в войске Александра Македонского. Амбразуры были выполнены в виде врат ада, в пламени и дыму, а окошки, из которых торчали жерла полевых пушек, изображали головы страшных чертей. Когда пушки по команде царя начали палить, извергая огонь, москвичи, стоявшие на крутом берегу, стали испуганно креститься:
— Сатанинская затея, воистину!
Страху прибавила юродивая старица Елена, которая, протолкавшись вперед, начала грозить царю сучковатым пальцем:
— Чую, что смерть уже идет к тебе, Димитрий! Дьявол скоро заберет тебя!
Испуганно отшатнулись от юродивой люди, ожидая неминучей кары. Но царь только рассмеялся, радуясь успеху своей затеи:
— Если мне москвичей удалось попугать, то что будет с дикими татарами! При виде такого чудища бросятся врассыпную и передавят друг друга!
Однако снова поползли по Москве слухи о том, что сильно не тверд государь в православной вере. Напрасно Димитрий по совету Басманова совершил шествие на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, напрасно проявлял неустанную заботу об изготовлении церковных книг, торопя известного печатника Ивана Невежина. Напрасно исправно посещал церковные службы и навещал матушку в монастыре.
Чтобы окончательно развеять все сомнения, Димитрий хотел было приказать, чтобы выбросили из Угличского собора останки мальчика, якобы поповского сына. Но Марфа, которая вроде бы действительно полюбила молодого царя как сына, вдруг превратилась в лютую тигрицу.
— Только осмелься! — шипела она, выставив вперед руки. — Ославлю так, что покатится твоя головушка!
Димитрий понял, что совершил непростительную ошибку, начал каяться, внешне они помирились, но Марфа больше никогда не была с ним сердечна. И опять слухи о самозванце поползли по столице…
— Шуйский мутит воду! — жарко убеждал Димитрия Басманов.
— Доказательства есть?
— Чует мое сердце, что корень зла в этой гадине!
Царь покачал головой:
— Не верю! После того как я простил его и снова приблизил, он — верный столп нашему трону!
…В Польшу собирали царских послов. Дьяк Афанасий Власьев принимал по описи многочисленные подарки, предназначенные для будущей царицы.
Городу Кракову, а точнее, его воеводе, Николаю Зебржидовскому, предназначался подарок со значением — необычайно красивый персидский ковер, на котором было изображено сражение. Знатным шляхтичам посылались дорогое вооружение и конское снаряжение.
Воеводе сендомирскому Юрию Мнишеку дьяк вез сто тысяч рублей. Однако это вовсе не означало, что Димитрий вдруг собрался сдерживать те обещания, что столь щедро надавал в Польше. Эти деньги предназначались для найма жолнеров, которые должны были войти в состав будущего войска царя. И вскоре в Москву прибыл первый отряд шляхтичей, которым командовал Матвей Доморацкий. С приездом жолнеров вновь возобновились воинские учения.
Царь слал все новые нетерпеливые письма Юрию Мнишеку и Афанасию Власьеву, торопя приезд невесты. Отнюдь не только пылкая любовь к Марине, но трезвый политический расчет руководил Димитрием. Он надеялся, что этот брак сблизит его с родовитой польской шляхтой, которая с восторгом преподнесет ему польскую корону.
В ответных письмах Мнишек призывал царя к терпению — рокошь еще не набрала необходимой силы. Намекнул будущий тесть и о необходимости блюсти целомудрие. До самборского замка дошли слухи о дочери Годунова, которая, по словам Мнишека, была чересчур прекрасна, чтобы не вызвать подозрений. Через несколько дней горько рыдающую Ксению, получившую вместе с монашеской рясой новое имя — Ольга, отправили в Кирилловский монастырь, расположенный на Севере, почти в пятистах верстах от Москвы.
Наконец шляхтич Липинский привез от Власьева весть об обряде обручения Марины, о пылкой речи Льва Сапеги, горячо поддержавшего этот союз, о роскошном пире, где король оказал высокую честь царскому послу, усадив Власьева вместе с Мариной рядом с собой, по правую руку. Подробно следовал перечень подарков, преподнесенных обрученной. Такого великолепия не видывали и польские королевы: сапфировый крест, жемчужный корабль, плывущий по серебряным волнам, золотой бык, внутри набитый алмазами, и чудо из чудес — золотой слон, на спине которого были установлены затейливые часы с фигурками людей, танцующими под мелодичную музыку флейт. Липинский рассказал и о том, о чем не было написано в письме: когда начались многочисленные тосты, дьяку пришлось изрядно попотеть: при каждом упоминании имени царя он с немалым грохотом раболепно падал ниц.
Димитрий очень развеселился и велел поблагодарить дьяка за удачно выполненную миссию. Письмо с изъявлениями царской милости повез его личный секретарь Ян Бучинский. Вез он также двести тысяч червонцев Юрию Мнишеку для снаряжения торжественного поезда царской невесты. Имел личный секретарь императора, однако, и тайное поручение — встретиться с вождем рокошан Николаем Зебржидовским, чтобы условиться о совместных действиях.
Вернулся Бучинский в Москву через месяц с тревожными новостями. Жак де Маржере, от которого у Димитрия давно уже не было никаких тайн, присутствовал при рассказе секретаря.
— Мне не хотелось бы расстраивать тебя, государь, особенно когда ты готовишься к радостному событию — свадьбе, но мой долг предупредить — здесь зреет заговор.
— Надо было ехать в Краков, чтобы узнать, что делается в Москве, — деланно рассмеялся Димитрий. — Впрочем, думаю, что жало нам удалось вырвать. Ты помнишь Шарафетдинова? Ну, того, что Федора Годунова… отправил на тот свет?
Бучинский молча кивнул.
— Так внезапно бросился на меня с ножом! Не знал, что я постоянно ношу кольчугу под ферязью. А мой верный Жак тут же проткнул его шпагой. Чтобы не было лишних разговоров, труп сунули под лед. Жаль, конечно, что у полковника столь твердая рука. Мы не успели узнать, кто его нанял. Может, ты узнал в Кракове?
— К сожалению, мне мало что удалось узнать.
— Так, может, и заговора нет?
