— Только Андрей Натан привез из Аугсбурга товаров на триста тысяч флоринов. И еще двое из Аугсбурга от купца Филиппа Гольбейна — на тридцать пять тысяч флоринов. Из Милана Амвросий Челари прибыл с товаром на шестьдесят шесть тысяч флоринов. А поляки! Даже знатные из них не гнушаются торговлей. Знатный дворянин, камердинер принцессы Анны, сестры короля, привез от нее для продажи царю драгоценностей на двести тысяч талеров. А другой дворянин, Вольский, продает боярам дорогие шитые обои, всего на сто тысяч талеров! Нет, сплошной разор. Мои шелка падают в цене!
Горестные размышления молодого негоцианта прервались от звука твердых, уверенных шагов. Так и есть — в дверях лавки показалась знакомая высокая фигура в красном бархатном плаще.
— Господин полковник! Какая честь! — Исаак выскочил из-за длинного стола с тканями, склоняясь в поклоне, изящности исполнения которого явно мешало уже солидно намечавшееся брюшко купца, любившего сладко поесть.
— Ладно, ладно! Какие церемонии между друзьями! — насмешливо отмахнулся Маржере, усаживаясь в кресло и вытянув длинные ноги в высоких сафьяновых сапогах.
— Брабантские кружева привезли, специально для вас! Они украсят ваше мужественное лицо, сделают его неотразимым при купидонских делах!
— Кружева — это хорошо! — рассеянно согласился Жак, оглядывая тем временем просторное помещение лавки.
Убедившись, что они одни, он вдруг весело взглянул на Массу:
— Что-то не густо идет торговля, а, Исаак? В городе суматоха, все как с ума посходили, готовят праздничные наряды к свадебным торжествам, а у тебя пусто?
Исаак скорчил жалобную гримасу:
— С этими поляками понаехало столько купцов, со всех концов света.
— Не похоже на тебя, мой старый друг, чтобы ты так легко отступился. Где твоя всегдашняя ловкость и предприимчивость? — продолжал подсмеиваться в усы Жак.
— Что вы мне посоветуете?
— Помнится, ты учил меня русскому языку, не так ли? Так вот, у русских есть хорошая поговорка: «Как потопаешь, так и полопаешь!» Зачем же сиднем в лавке сидеть? Надо пройти по всем богатым дворам…
— Мои покупатели из знатных москвичей не спешат с приготовлением к свадьбе, говорят, пусть царь одаривает! А то он только к панам щедрый.
— А ты постучись в другие ворота!
— К полякам? — недоверчиво спросил Масса. — У них свои купцы.
Маржере решил, что пора говорить серьезно:
— Когда ты передавал мои письма Сапеге в Вильно, встречал ли ты в его замке некоего Гонсевского?
— Конечно!
— Узнаешь его в лицо, не перепутаешь?
Масса сделал обиженное лицо:
— Как можно! Тем более я был в толпе, когда выезжали королевские послы. Он ехал вторым за паном Олешницким.
— Точно! — удовлетворенно кивнул Маржере. — Так вот, немедленно возьмешь несколько образцов тканей и пойдешь на посольский двор. Тебя, купца, стрельцы впустят. Гонсевский тебя ждет, хочет передать мне что-то важное. Но в Кремль не ходи. Я сам зайду вечером за кружевами.
…Гонсевский принял купца, как только вышел из-за обеденного стола. Качество царских блюд, сытных, но однообразных, без столь любезных желудку шляхтича изысканных соусов, не способствовало улучшению его состояния, раздраженного исходом переговоров с царем. Морщась от изжоги, посол мрачно бросил:
— Ну, разворачивай, показывай свой московский товар.
— Это самые лучшие шелка, привезены нами из Лиона. А это добротное сукно делают английские ткачи. В платье из такой ткани не страшны самые лютые московские морозы, — певуче говорил Исаак.
Посол щупал, мял ткани, пробовал их на разрыв, косясь на торчащего в дверях дворецкого, наконец сказал:
— Эй, Стас! Сходи за моей шкатулкой с деньгами. Да распорядись там, на кухне, чтобы сделали мне какой-нибудь напиток от изжоги.
— Моченая брусника помогает!
— Давай бруснику.
Только дворецкий удалился, Гонсевский отшвырнул ткань и уставился на Массу.
— Передай французу — их королевское величество отвернуло свое милостивое лицо от Димитрия!
— Что это значит? — спросил Исаак. — Что полковник должен сделать?
— Он должен об этом сказать князю Шуйскому.
— У полковника одна голова на плечах. Стоит ему только войти на подворье Шуйского, как ее не будет. Уж Басманов об этом позаботится.
— А ты сможешь? Ведь ты купец?
Масса хитро улыбнулся:
— Ваше сиятельство правильно сказал, что я только купец, и хотел бы знать, сколько получу за эту услугу. Ведь одно дело — просто передать письма, а другое — самому участвовать, да еще неизвестно в чем.
Гонсевский поколебался, видимо борясь со скупостью, наконец решился:
— Хорошо, если дело будет сделано, получите с французом сто тысяч флоринов. Ну и, конечно, милость королевскую.
— Это значит — право на беспошлинную торговлю в польских и литовских землях?
— Безусловно!
— Хорошо, я согласен. Однако я человек простой и эзопов язык понимаю плохо. Пусть ваше сиятельство объяснит толком, в чем заключается дело и о чем говорить с Шуйским.
Гонсевский подошел к двери, захлопнул ее поплотнее и приблизился к купцу, вновь взяв ткань из его рук:
— Шуйский сообщил с нарочным, что в Москве составлен заговор против Димитрия. Просил, чтобы Сигизмунд не препятствовал и дал согласие в случае благополучного исхода, чтобы на Русское царство пришел королевич Владислав. Так вот — король согласен.
Исаак напряженно слушал, потом натянуто засмеялся:
— Ничего не получится.
— Почему?
— Царский двор полон вооруженных поляков.
— Поляков я беру на себя.
— А триста головорезов Маржере?
— Маржере должен знать, что произойдет, если Димитрий узнает о его службе Сапеге.
— Значит?
— Значит, в урочный час его с телохранителями не должно быть во дворце.
— Это невозможно! Царь не ложится, не проверив посты.
— Такие умные головы, как ваши, что-нибудь придумают. Скажи лучше, как ты попадешь к Шуйскому? Нужно, чтобы он тебе поверил.
— Думаю, что со мной он будет откровенен, — самоуверенно заявил Масса.
— Поверит твоей хитрой роже? — хмыкнул Гонсевский и снова поморщился от изжоги.
— Я в хороших отношениях с одним отважным офицером из его свиты. Этот офицер был тяжело ранен под Кромами и только сейчас начал выходить из дому. Пока он болел, я помогал ему бальзамами. А главное, он во время болезни учился рисовать. И вот нарисовал мне подробный план Москвы. Подобного ему я не видел…
— И что же? — Глаза Гонсевского хищно блеснули. — Где этот план?
