замахиваясь на Дружка И Дружок, сгорбившись, поплелся в свою конуру. Глаза у него были жалкие и бессмысленные — как у папки, когда он причитал: «Вы мне жизнь погубили! Уйду я от вас к чертовой матери!»
Глупо это все, Санька уже большая и знает сама. Сделанного не воротишь, и надо было ждать нового котенка вместо Рыжика, и тетка тоже хороша — чего тянет, взяла бы котеночка, и дело с концом. А Рыжик, правда, красивый был, зеленоглазый и ласковый («Санька! Не таскай кота, он тебе не игрушка!»), и вдруг подумалось Саньке — единственный кот, который позволял ей себя погладить.
— Дурья башка! Брехун старый! Пьянь подзаборная!
Но что бы Санька ни кричала, она не могла выкрикнуть из себя эту мерзкую черную патоку, тягучую, сладко-горькую, что ворочалась липким комом в животе, поднимаясь выше и выше и заползая повсюду. Санька знала, что, если эта чернота доползет до горла, она уже не сможет ровно дышать, не сможет ничего объяснить — дура малолетняя, истеричка несчастная, рева-корова…
Дружок и раньше срывался с цепи, это был своего рода праздник: пес не лает, а прыгает по огороду, тетка бежит его ловить, пока все не разорил, он не дается — дурак он, что ли, когда еще сможет погулять! Дядька тем временем ругается и чинит ошейник, а папка ему советует, как правильно, а дядька на это отвечает, — ужасно смешно! И пока не прозвучит задорное и грозное: «Сань-каааа! Где тебя черти носят!» — знак, что и Саньке, и ее папке пора бы уже восвояси, — можно бегать за Дружком, примечать, где он вырыл ямы, кричать тетке: «Вот он, лови его!», искать для дядьки проволочку или плоскогубцы.
Ничего этого не случилось в тот раз. Было время завтракать, в домах гремели тарелками, из флигеля Биологини несло подгоревшей яичницей — замечталась, как всегда, и проворонила.
Брыська элегантной черной тенью пронеслась по дорожке, вслед ей раздалось истеричное: «Ав-ав- ав-ав-ав!!!» — так Дружок лаял только на кошек, долго и самозабвенно ругая нарушителей границ. Мать заметила:
— Совсем обнаглела кошка. Ходит средь бела дня…
И вдруг Дружок замолчал Санька догадалась — сорвался с цепи! — и выскочила в коридор.
— Сань-ка! Куда без одежды! Давно болела! — крикнула бабушка.
Раздался пронзительный крик, совсем непохожий на кошачьи ночные серенады. Люди побросали вилки, прижали носы к стеклу: возле куста крыжовника прыгал оскалившийся Дружок, а под кустом размахивало лапами черное, взъерошенное, кричащее. Брыська приготовилась дорого продавать свою жизнь.
— Давай, Дружок! Куси ее, гадюку! Куси, Дружочек, куси, куси! — уже надрывался дядька.
Санька, путаясь в материнских галошах, спешила на помощь Брыське, но первой подбежала Биологиня. Молча изо всех сил хлестнула пса фартуком схватила за ошейник — откуда только силы взялись! — отбросила и успела подхватить черный плюющийся клубок. Брыська продолжала кричать и вырываться. Не разбирая, где друг, где враг, она располосовала руки Биологине, сиганула на яблоню — на крышу — по крыше — на поленницу — к соседям во двор. Дружок тявкал возле забора К нему уже подбиралась тетка.
Биологиня вытирала руки грязным фартуком, а потом Санька поняла, что фартук обыкновенный, он просто в крови, и что кровь совсем не страшная, не гуашево-красная — темные капли на белых руках, словно вишни, темные пятна на земле и бурые — на фартуке.
Вышел красивый муж и молча увел Биологиню во флигель.
Вечером ее увезли на «скорой».
Санька провалялась с воспалением легких целый месяц — выскакиваешь раздетая, припоминали ей, воздух ртом хапаешь, бегаешь без шапки, вот и допрыгалась. Теперь полежи, подумай, вперед будешь умнее.
Все на свете она пропустила — и листопад, и нового котенка Прошку с серой восьмеркой на носу, и первый снежок в конце октября, и переезд — у тетки теперь были новые квартиранты с Аллой Пугачевой по воскресеньям и с красно-оранжевыми полотенцами через двор.
А Биологиня?..
— Съехали они, — объяснила бабушка. — Да и чего им теперь делать в нашем-то гадючнике? Ей доцента дали, вот оно как! Заживут теперь, как люди!
Может, хоть этот свежевыданный доцент не будет ее пилить. Хоть бабушка и говорит, что все мужчины одинаковы, но о доценте она отзывалась с большим уважением. Санька хотела спросить про красивого мужа, да раздумала — не все ли равно, кого он теперь будет пилить, где запоет: «Ой, мороз, мороз!»
Во дворе лежал снег. Дружок щеголял новехонькой прочной цепью и ярко-красными язвами на спине. Расчесал опять, старый дуралей. И нет теперь Биологини с мазью Вишневского. И Брыську теперь кто покормит…
— Кто ее знает — по помойкам шарится! — охотно пояснила бабушка. — Не кошка, а настоящий черт! Ты ее корми, она же тебя и порвет, как тигра! Скотина неблагодарная! Через нее зараженье крови сделалось, врачи откачать не могли!
— Но ведь ее спасли? Она же потом выздоровела? А как же доцент?
— Выздоровела, Санечка, выздоровела, — сладко закивала бабушка. — И ты вот у нас выздоравливай, набирайся сил. Ей доцента дали, уехала аж в самую Москву, она же очень умная была, сколько потом книжек оказалось — возами вывозили! Это ж надо столько книг прочитать! Голову сломаешь!
— Умная-то умная, а уехала и до свидания не сказала Ни разу ко мне не пришла, — буркнула Санька. Осталась обида это она, а не слабенькая Биологиня должна была спасти Брыську. Хотя кошка так ни разу и не дала себя погладить, и вообще оказалась предательницей. Но уж ее бы кошка не расцарапала — куртка вон какая толстая, ничем не возьмешь. И раз она надела куртку и шапку, откуда взялось это самое воспаление легких?
— Дак она сама в больнице лежала, а потом — то се, до тебя ли ей, Санька? Доцент — это знаешь сколько работать надо, это тебе не в огороде собак гонять!
— Может, они и Брыську с собой забрали?
— Ага, мало им в Москве кошек бегает, вези теперь эту дармоедку! — фыркнула бабушка.
«Найду! — пообещала себе Санька. — Раз не увезли, точно найду».
Она не очень понимала, зачем так нужно разыскать Брыську — погладить, приручить или, наоборот, подманить и угостить гнилой картофелиной, изо всех сил кинуть и не промазать, расквитаться за все. Или просто в глаза посмотреть: ну и как, неверная душа, человек тебя кормил, а ты его до крови расцарапала, до заражения, до больницы! Молча посмотреть в глаза и уйти, как это делала Биологиня.
Санька таскала из дому вкусные кусочки, демонстративно проносила их мимо Дружка — не тебе, тунеядец, не тебе, горе-охранничек! — складывала у поленницы и заводила: «Брыська, Брыська, кис-кис- кис!» Но кошка больше не приходила, кругляшики колбасы превращались в красные ледышки, и их потом расклевывали вороны.
Елена Смирягина
КАТИН ДОМ
Кату я принесла за пазухой в дождливый осенний день. Классическая ситуация: лужи, слякоть, грустная девочка двенадцати лет одной рукой держит школьный портфель, другой — придерживает на груди котенка. Встретились два одиночества, хоть трактат по детской психологии пиши.
Но дело было не в одиночестве, а в том, что Кату мне предложила Вера. Моя школьная подруга и соседка по парте Вера долгие годы, сама того не желая, будила во мне одно из самых темных человеческих чувств — зависть. Мне хотелось иметь такие же банты в тугой косе бубличком, на перемене вынимать из
