второй или третьей, — ее качает. В детстве меня учили вальсу; моя мать велела идти в кружок, сказала, что там я обрету легкую походку и выправлю свою «горбатую осанку». Но учительница танцев меня не любила; она ставила меня вместе с девочкой, которая была такая же сутулая, как и я. Мы делали из рук «окошки» (кошки-окошки, какие детские рифмы) и друг друга
Не знаю точно, как выглядит девушка моей мечты, не имею понятия. Я видел ее на фотографиях и в Интернете, но картинка не передает настоящего человека со всеми его чарами — есть много красивых людей, которые предстают некрасивыми, что-то уходит из них, стоит камере щелкнуть. На фотографии красивый человек получается обыкновенным — у него могут оказаться близко посаженные глаза, а волосы — не густые волны, а какая-то мочалка, и чудится на шее родинка, а из родинки торчит волос — некрасиво и даже гадко. При чем тут душа?
Душа-кошка.
А она поет. Девушка моей мечты чаще всего поет у себя в Москве или в Санкт-Петербурге. Иногда она приезжает в другие города, вроде Новосибирска или Иркутска — большие города, которым, в общем-то, не нужны такие девушки, как она. Их там легко проглядеть, много вокруг пестроты, кружится голова. Только в маленьких городах, вроде моего, затерянных меж гор и степей, могут воздать хвалу мечтательным девушкам — такую, как они заслуживают. Когда на улице Ленина я увидел афишу с ее именем, я не поверил своим глазам. Перечитывал снова и снова а в голове у меня звенело. В последний раз у меня так звенело, когда я провалился на экзаменах в университет и, отыскивая свое имя у входа на факультет, снова и снова читал списки. Тогда звоном я с мечтой прощался, а теперь — слышите? — я чувствую ее приближение.
Я увидел ее имя на афише, я пошел домой, я стал жарить картошку (и снова рифма — кошка-окошко- картошка), ковер попылесосил, погонял кота который опять насрал в кактус, и все это время думал, что мне делать с моим новым знанием. Девушка моей мечты вот-вот будет здесь, и если мы встретимся — что я ей скажу? Что я могу сказать ей, моей мечте? Что мне двадцать семь? Что я имею право мечтать, а кроме этого, у меня и нет ничего? У меня только однокомнатная квартира с видом на гаражи, я живу в ней один с того времени, как моя мать умерла Я хожу на работу, которую ненавижу, и не понимаю, зачем туда хожу. Тело мое совершает действия, и голова тоже где-то участвует, но меня самого там нет, я витаю где-то — танцую танцы с душой, душою-кошкой, и, ей-богу, удивляюсь, когда в конце года мне дают премию за хороший труд. Господи, да срал я на вас на всех, как тот кот в тот сраный кактус! Я хожу на работу, там я много сижу, у меня вылезло брюхо, и мог бы быть геморрой, а глаза мои стали хуже видеть — и это в двадцать семь лет. Я хожу в очках, а на спортклуб у меня нет денег, да и не с кем особенно ходить. Я прихожу домой, ем что-то, ложусь на диван и слушаю музыку.
В школе, в старших классах, я слушал шведскую группу «Абба», у нас был даже клуб; я переписывался с поклонниками группы «Абба» со всей страны, а один человек написал мне даже из Аргентины. Его письмо было на испанском языке, но я понял все без всякого словаря — там были написаны слова. Но говорили-то мы не словами. Я любил черненькую, а другие любили беленькую, и мы часто спорили, какая лучше; я даже нашел пластинку, где черненькая поет по-шведски и по-французски.
Я мог бы и сейчас любить ее, нести и лелеять свое чувство к ней, иностранке, но однажды я шел мимо Гостиных дворов — это если по проспекту Победы спуститься вниз к памятнику Ленина, — и из киоска на меня выхлестнулся дивный голос. Он не пел, он присутствовал неоспоримым фактом, цельным сгустком — я не знаю, из чего состоят голоса. Этот голос был мягким, обволакивающим, я мог спрятаться в нем, свернуться клубком, заплакать, сказать: «Мама, мама, зачем ты ушла так рано? Зачем? На кого ты меня покинула в юдоли земной и смертной?». Я мог ничего не бояться, что не так поймут и станут смеяться. Я купил компакт-диск; он был краденый, на нем была изображена толпа каких-то девушек — аляповатая такая бумажка, которую сварганили прямо тут же на цветном принтере. Я стал слушать и с того времени не пропускал ни одной ее песни. Я заказывал ее альбомы по почте из Москвы.
Когда я узнал, что она приезжает, то как-то даже похолодел Я не кинулся в филармонию покупать билет на ее концерт. Пошел домой, стал жить свою обыкновенную жизнь — словно ничего не произошло, словно голос девушки моей мечты, который я узнаю уже по дыханию, мне совершенно чужд И только на третий день я пришел в филармонию в обеденный перерыв. Я был уверен, что будет закрыто, но было наоборот. В кассе я купил билет на последний ряд. Я знал, что мне оттуда будет плохо видно, но я не люблю, если мне смотрят в спину, я даже на работе сижу у стены, а засыпаю, прижавшись к спинке дивана. В филармонии — плохой зал, он плоский, как блин, с конца ничего не видно, но если сидеть у стены, то можно, не боясь, прислониться к ней, закрыть глаза, если хочется. Помню, много лет назад к нам приезжала одна певица, она была очень популярна, — хорошенькая куколка. Она вышла на сцену, стала петь, у нее была фигурка точеная, ножки, ручки, пальчики, нежная, кроткая, а на песне примерно третьей на сцену полезли какие-то отморозки, стали хватать ее за платьице, тянуть; она вырвалась, отошла подальше, а один подонок выперся на сцену, завихлялся перед ней, руки так расставил, оскалился. Она пела из глубины сцены, а он ей скалился; и даже со своего дальнего ряда я видел, что у него щербатые желтые зубы. У нее был чистый красивый голос, но я уже не мог ничего слышать от стыда, от злости, от омерзения — волны стыда одна другой жарче.
Я люблю свой город. Я здесь родился. Он выстроен на месте, где встречаются две реки, в нем, если судить географически, очень удобно жить. Ты внутри чаши, а вокруг тебя горы. Однажды я был в Санкт- Петербурге и долго не мог понять, почему мне кажется, что меня продувает насквозь. Мне было неуютно; казалось, на меня наставлены увеличительные стекла со всех сторон, а будто глаза за ними острые, враждебные такие. В чем дело, я сообразил, когда возвращался и наш самолет пошел на снижение. Я увидел мой город, а вокруг него горы — белые шапки, зеленые леса И понял, что горы хранят мой покой, я чувствую себя защищенным, что на самом деле и не так, конечно.
На меня дважды нападали. Один раз в туалете, в ресторане, по пьяни, а в другой раз в подъезде. Тогда мы еще не поставили домофон, в подъезде ночевали наркоши и бомжи, по утрам пахло перегаром, а под ногами хрустели использованные шприцы. Я подошел к своей квартире, вставил ключ в замок, и на меня упал кто-то тяжелый, стал меня душить таким специальным захватом. Человек я несильный, драться не умею, а кроме танцев, никаким спортом никогда не занимался, но в руке у меня был ключ — он длинный, старого еще образца, не английский, а такой, который надо вставлять в дыру замочной скважины. Я стал тыкать ключом куда-то позади себя изо всех сил, молча, ни слова не произнес, ни звука. «Мама, мама, зачем ты меня покинула, зачем ушла от меня, оставила одного в юдоли земной и смертной?» Он отвалился, охнул и уполз, наверное, — я не глядел, я открыл дверь и зашел к себе. Я не испугался. Не успел испугаться. А потом испуг уже не пришел Не надо бояться, нельзя. Если боишься, то притягиваешь к себе тех, кто питается страхом. Мать рассказывала про врачиху-онколога, которая к ней приходила с обходом. Она питалась чужой болью как упыриха. Не знаю, с чего моя мать взяла, но у нее меткий глаз. Эта врачиха приходила, задавала вопросы, записывала, а сама наедалась чужой гадостью. Такой человек.
Не хочу про нее думать. Надо настроиться. Я иду. А как вы думаете, какие у нее руки? Маленькие пальчики с крохотными ноготками? Или, наоборот, длинные, будто из мрамора выточенные? Руки — очень важная часть человека. Одна знакомая рассказывала мне про драму мужчины, который поехал с женой в Париж в туристическую поездку. Обыкновенный такой мужик. Жену его Машей зовут. Приехали, ходили по магазинам, по церквам. Пришли в Лувр, в зал, где Джоконда висит. Леонардо да Винчи. Она там находится отдельно, за стеклом, не видно почти ничего. Вокруг толпа, азиаты с фотоаппаратами. Мужик протолкался поближе, встал — и замер. Как окаменел, только губы шевелятся. По прошествии некоторого времени жена потянула его, пора уже было уходить, а он ни в какую. Стоит, как каменный. Автобус ждет, ехать пора, а он шепчет еле слышно: «Пальчики, пальчики…». Знакомая сказала, что он с ума сошел, а я его понимаю. Вы помните, какие у Джоконды пальчики? Припухлые, а к ноготкам заостряются; длинные — вот где совершенство. Не в грязи, не в подлости, не быдлячестве этом, а в красоте.
Пальчики, пальчики.
Есть тут какая-то логика. Я же и не женился, потому что у нее был кривой ноготь на большом пальце. Красивая девушка, кудрявая, в очках с тонкой оправой, длинные ноги, буквально от ушей. И по возрасту подходила мне, и по росту, подруга моей коллеги нас познакомила Не знаю, не могу, конечно, сказать, что потерял от нее голову. Но было очень приятно, она была очень доброй, глупости не говорила. Зарабатывав даже лучше, чем я. Однажды утром сидим мы у меня, кот по ногам трется, она намазывает масло на хлеб, а я смотрю — у нее кривой ноготь на большом пальце. Все ногти красивые, ухоженные, а этот кривой и
