— Это они играют с «Ювентусом»?
— Ну. В Минске.
— Просрут бульбаши.
— Ну понятно, просрут. «Реалу» в гостях просрали два-ноль.
— А че «Реал»?
— «Реал» в Питере с «Зенитом» играет. Если выиграет «Зенит», «Ювентус» — первый в группе.
— Этот очнулся.
— Угу.
— Давай его опускать, — тоном выше, подчеркнутоделовито.
Вдвоем Кирилла подняли (центрифуга в черепе), подтащили к стене и ткнули разбитым лицом в штукатурку. Ноги разъезжались; его, матерясь, придерживали. Чьи-то руки просунулись под живот, разодрали молнию на джинсах и в пару рывков стянули их вместе с трусами к коленям. От удара справа по пояснице — резиновой, кажется, дубинкой — Кирилл переломился и его бросили животом на стоящий у стены низкий сейф. Дубинка закачалась перед носом.
— Вот этим вот мы тебя щас выебем, видишь? Видишь? По самые гланды щас тебе засунем. Костя, снимай на мобилу, на тюрьме разошлем…
Настойчивые резиновые пинки в ягодицы. Пятерней за волосы:
— Последний раз, сука, спрашиваю: будешь писать?
— Ммм…
— Что?!
Мертвое свиное рыло, зажмуренное и мыльное.
— Нет…
Тряпку на морду и дубинкой поперек задницы, с оттяжкой. Еще, еще, и по локтям, и по икрам. И шокером — в яйца…
— …Думаешь, мы про мать твою ничего не знаем? Балдаева Надежда Сергеевна. Хочешь, она будет на твоем месте?..
Он, оказывается, уже сидел на полу — прислоненный к сейфу. Из голого паха несло мочой. Игорь лениво развалился на стуле, а Коренастый прохаживался мимо Кирилла, помавая демократизатором (грозно, но без всякого уже азарта).
— …Про сестру твою не знаем? — продолжал Игорь (если бы Кирилл еще был способен воспринимать интонации, он легко различил бы усталое равнодушие). — Улица Осипенко, двенадцать-двадцать восемь, организатор-методист в РУО…
Он обернулся на звук открываемой двери. Это следователь Шалагин зашел. Без интереса посмотрел на оперов и Кирилла, уселся боком на стол. Игорь нехотя подался на стуле вперед:
— Веришь, что завтра же мы ее задерживаем и находим у нее два пакета травы — с понятыми, с протоколом?.. Вот тут, в соседнем кабинете мы будем ебать ее впятером — а ты будешь на это смотреть. По нескольку кругов. Одновременно будем в рот и в жопу ее ебать. Этого хочешь, да? — механически изобразил он истерику. — Я спросил: да?!
— Инн…
— Че?!..
— Нет…
Прерывистое, со всхлипом, дыхание. Вращающаяся темень подступает снизу.
— Ну так будешь писать явку с повинной? — с надеждой.
— Я не убивал никого…
Сварочная вспышка: дубинкой по колену. Атмосферные разряды, один за другим — в густых, черных, удушливых облаках (в это густое-черное тебя рвет пузыристым и липким). И ничего не кончается, никогдааааааа (голоса давно нет)… Никогда… Никогда…
Как он оказался в камере, он не запомнил.
…И снова останавливается дыхание: ты распахиваешь глаза (едва раздвигаешь веки), но почти ничего не видишь и не понимаешь, что это за придавленный свет сорокаваттки, что за стены в ключей «шубе», лишь судорожно, с натугой, со стонущим оханьем и дергающим кашлем, морщась от искрения в тесной зацементированной груди, глотаешь и отхаркиваешь тяжелую духоту — тебя немедленно и нещадно мутит, стены заваливаются, ты зажмуриваешься, и в затылке тут же вышибает дверь в пустоту, в которую ты опрокидываешься, опрокидываешься в вязкой неконтролируемой панике, и трудно сообразить, что бояться нечего, не упадешь: надо просто расслабиться, откинуться, почувствовать спиной крутой, удобный, упругий травянистый откос, распластаться на нем и не шевелясь, отрешась от тела, смотреть, смотреть, смотреть, как бесшумные тени облаков быстро и бесконечно скользят по голым склонам, по бело-зеленой траве, бежевым проплешинам, коричневым пятнам сухих кустиков, серым каменным осыпям, черным скальным буграм, по ядовито-желтой пене какой-то повсеместной здесь колючки, цветущей в конце апреля, по пересекающимся шнуркам тропинок, по крошечным фигуркам, карабкающимся к очередному viewing point’у, по кофейного цвета стенам и асфальтового цвета крышам города внизу и вдали, по полировке кажущегося неровным залива еще дальше, по темным кучкам островов, по булавочным сухогрузам — к сливающимся с толстыми складками туч холмам противоположного, более подразумеваемого, чем видимого, берега. Залив называется Firth of Forth, или Abhainn Dhubh на языке аборигенов, это вроде бы означает «Черная река», хотя он вовсе не черный, а тускло-синий, невнятного, с металлической нотой оттенка. Еле слышный рокочущий гул, вроде далекого-далекого грома, поднимается от города, шелестит в ушах мелко теребящий сухие травинки ветер, да тоненьким пунктиром дотягивается из невидимого и неопределимого источника губная гармошка…
Адвокат Саша был молод (младше Кирилла), жизнерадостен и нагловат.
— Ну, можешь, конечно, написать жалобу, — пожал он без энтузиазма плечами. — Но скажу тебе сразу, толку от этого не будет. Синяки спишут на сопротивление при задержании. Вон, в протокол задержания же записаны «ссадины на лице и туловище». И вообще, поверь, менты с врачами договориться умеют… А жизнь себе испортишь — этот же следователь будет на тебе потом отрываться…
Карие глазки ощупывали клиента деловито. Если вид того и произвел на Сашу впечатление, он это никак не выдал.
— Я знаю, Кирилл, что ты думаешь. Что положняковый адвокат всегда заодно со следователем и все такое… Я не буду тратить время, тебя разубеждать — я тебе просто обрисую твою ситуацию, как она сейчас выглядит. Сейчас ты подозреваемый, а по закону в течение десяти дней, то есть не позже следующего понедельника, тебе должны предъявить обвинение и избрать меру пресечения. Давай говорить реально, да? У тебя или твоих родных есть бабки судье? Много тысяч долларов? Ну вот, значит, с твоей статьей тебе по-любому выходит кича, я ничего не смогу сделать. Между прочим, имей в виду, что это дико редко бывает — чтобы следователь тебе сам предлагал под подписку. Я имею в виду — чтобы бесплатно. На самом деле — можешь мне не верить, — но тебе вообще дико повезло, что он такое предлагает…
— Так шшо, предложение в силе? — вяло удивился Кирилл.
— Ну да, я с ним только что говорил.
— А ему-то это защем? — раздутые губы по-прежнему едва слушались.
— Да пойми, он же тоже человек. Что, ты один у него такой? Знаешь, сколько дел на нем сейчас? Да ему проще договориться с тобой по-хорошему. Что, ментам, что ли, нравится тебя бить? Ты не думай, что все менты бескорыстные садисты. Они это делают, потому что им раскрытие нужно. Конечно, лучше они укатают тебя по-хорошему на явку с повинной, чем опять будут отбивать об тебя руки, ставить тебя на растяжку — чтобы ты потом писал жалобы, или чтобы тебе пришлось вызывать «скорую», чтобы на них самих еще заводили УД… Только ты тоже помни, что им все-таки проще выбить из тебя чистуху «палочкой-выручалочкой», чем искать доказательства, когда ты в глухом отказе…
Адвокат, мать твою… И это нагло-пофигистическое выражение на морде: ну мы же все всё понимаем… Какие-то вообще границы у их цинизма есть?.. Нет — и тебе это прекрасно известно. Мы же и правда все всё понимаем…
— Пощему он думает, шшо я не сбегу?.. — Кирилл болезненно закашлялся.
— Ну он же не первый день работает. Он же умеет разбираться в людях. Он видит, что ты же не
