наблюдения.
Он готовил себя к будущей большой картине маслом. Про себя он условно называл ее «Человечество». По его замыслу, множество разбросанных по холсту лиц должно было переливаться одно в другое, переполняться одно другим, иногда разрывать друг друга. Весь этот кажущийся хаос лиц должен был складываться в гармонию единого лица — лица человечества. Но для того чтобы написать такую картину, нужно было искать и искать лица. И Гривс искал…
…Гривс открыл глаза и приник к окну.
Седое крыло самолета со светлыми каплями на заклепках неподвижно висело над стремительно летящими назад неестественно белыми от напряжения облаками, в разрывах которых виднелся темно- зеленый, пластмассово-застывший океан.
Стюардесса, тем временем, надев спасательный надувной нагрудник, с милой улыбкой демонстрировала способ применения порошка против акул.
— Мы уже в воздухе, — сказал Гривс. — Как насчет выпить?
— Мы еще не достигли высоты, достойной напитков, сэр… — ласково утихомирила его стюардесса.
Гривс не оценил ее остроумия и с тоской подумал, что нет ничего хуже, чем недопить. Разве что перепить.
— Если позволите, сэр, я могу вам предложить кое-что, — раздался голос справа с чуть заметным акцентом.
Гривс обернулся и впервые заметил, что рядом с ним сидит немолодой японец, аккуратненький, как все японцы, и, как все японцы, в очках. Такое мнение о японцах было, во всяком случае, у Гривса, хотя оно и противоречило теории соединяющих и разъединяющих линий. Но с некоторого времени отношение к японцам было у Гривса особым, помимо его собственной воли. Он считал их всех одинаковыми.
Сухонькая шафранная рука японца нырнула в черный элегантный саквояж и появилась из его недр с двумя небольшими консервными банками, испещренными иероглифами.
— Это саке, — сказал японец.
— А, рисовая водка. Ничего более отвратительного не изобретало человечество, — буркнул Гривс, однако, оживившись. — Чем же мы откроем эту отраву?
— Не беспокойтесь, — вежливо ответил японец. — К каждой банке прикреплены два специальных ключика.
«У нас научились, черти…» — подумал Гривс со странным чувством недоброжелательства и удовлетворения. Он повернул оба ключика, и на крышке появились два треугольных отверстия.
«Да, мы, конечно, стараемся, но и они стараются сильнее, — вспомнил Гривс жетон на красном лацкане. — Так было до войны. Так и теперь…»
— По-моему, лучше не ставить в неудобное положение стюардессу и не просить рюмок, — сказал японец. — У вас в Америке запрещено пить в самолетах принесенные с собой напитки.
«Все знают про нас, — зло подумал Гривс. — При Пирл-Харборе они тоже знали все. А мы, американцы, никогда ничего не знаем и только бахвалимся…»
Гривс презрительно покосился на то, как японец тянет маленькими, деликатными глотками саке, и с постыдным чувством национального превосходства одним махом опорожнил банку.
Содержимое банки показалось Гривсу мизерным.
«Наверно, у него в саквояже еще полным-полно этого саке…» — подумал Гривс, но из гордости интересоваться не стал и, воткнув музыку в уши, откинулся назад и снова закрыл глаза…
…За день до нападения японцев на Пирл-Харбор он получил увольнительную вместе с несколькими товарищами.
— Хватит строить из себя гения! — весело сказал Билл Люерс, нескладный верзила с руками чуть ли не до коленей, лидер корабельной футбольной команды. — Сегодня ты пойдешь с нами. Отобрать у него орудия гениальности, ребята!
Парни с хохотом навалились на Гривса и действительно отобрали у него альбом и карандаши. Но они не знали секрета Гривса: он умел рисовать и без карандаша. И когда в штатских пестрых рубашках, расписанных пагодами и пальмами, моряки шумной оравой ввалились в город, Гривс продолжал пополнять коллекцию лиц, выхватывая их из вечерней толпы цепкими, напряженными глазами.
Гривс давно уже чувствовал, что в его коллекции чего-то недостает — может быть, ноты изумления перед чьим-то лицом. Но такое лицо еще не появилось в его жизни, и Гривс не представлял себе, каким оно может быть.
Моряки завалились в полинезийский бар, где обычно было много свободных и недорогих девочек, и вскоре все, за исключением Гривса, обросли веселыми, хохочущими существами, сразу заслонившими своими длинными наклеенными ресницами серые флотские будни.
В отличие от товарищей, Гривс первый раз был в этом баре и почувствовал себя так, как будто невидимая Алиса ввела его за руку в страну чудес.
Стены бара были из пальмовых мохнатых стволов, а на них висели рассохшиеся пироги, причудливо разрисованные деревянные щиты, луки и колчаны, панцири слоновых черепах, змеиные шкуры и морские звезды. Настольными лампами служили кокосовые орехи с просверленными в них дырочками, составлявшими светящийся узор. Стулья из плетеного тростника были с высокими спинками, как троны. Из углов, скрестив руки на груди, за публикой наблюдали деревянные идолы с вывороченными губами.
И вдруг в глубине бара Гривс увидел необыкновенное лицо.
Лицо смугло мерцало внутри окружавших его привольно стекавших на плечи черных волос. В волосах пронзительно белел тропический цветок. Лицо было с красноватым канакским отливом, чуть широкоскулое, и на него небрежно роскошной рукой природы были слегка асимметрично брошены огромные темные глаза. Глаза шевелились и вздрагивали, словно махаоны, случайно присевшие на лицо и собиравшиеся улететь. Что-то еле уловимо гогеновское было в лице и что-то от деревянных идолов, застывших в углах.
Девушка сидела одна за стойкой бара и пила сквозь соломинку напиток с лиловыми листьями мяты. На маленькой ноге, опущенной на металлическое полукружье у основания вращающегося стула, возле щиколотки, виднелась родинка, такая же темная, как глаза. Как будто для того чтобы не упала родинка, щиколотка была перехвачена тоненькой серебряной цепочкой…
— …Теперь мы уже на должной высоте, сэр… — сказала Гривсу стюардесса, остановив около столик на колесиках, позвякивающий бутылками.
«Все, что угодно, только не саке», — подумал Гривс, косясь на японца и ощущая резкий перегар во рту.
— Нет ли у вас шампанского?
— Конечно, есть, сэр… — Стюардесса даже обиделась на вопрос.
— Холодное? — недоверчиво уточнил Гривс.
— Разумеется, — еще более обиделась стюардесса. Действительно, шампанское оказалось холодным — даже зубы заломило.
— Единственное место в Америке, где подают холодное шампанское, — это самолеты, — сказал Гривс японцу и тут же пожалел, что сказал: все-таки это был японец.
Японец, отказавшийся от предложенного ему Гривсом шампанского, снова потихоньку от стюардессы вытащил из саквояжа баночку саке.
— Повышенная кислотность! — пояснил он. — Единственное, что мне разрешено врачом из алкогольных напитков, — это саке. Поэтому я и вожу его с собой.
«Ясно, что ты возишь саке вовсе не для того, чтобы угощать им других, — подумал Гривс. — Врач, конечно, тоже был японец. А если бы врач был немец, он прописал бы только шнапс».
— Вы в первый раз летите на Гавайи? — поинтересовался японец.
— Второй, — ответил Гривс.
— И я второй, — сказал японец. — Правда, тогда я летел на военном самолете. Это было двадцать пять лет назад.
